Изменить стиль страницы

Правда, и на полную свободу не похоже – охраны здесь понатыкано будь здоров. За занавесками, в шкафах…

Они что, боятся меня? С какой стати? Пока мне никто ничего плохого не сделал… однако, как я все-таки умудрился оказаться в этом ковровом раю?

– Ну и что вы придумали? – поинтересовался хозяин кабинета, с любопытством наблюдая за мной и потягивая виски.

– Ничего. У меня сейчас мозги набекрень.

– Потому-то я вам и предлагал выпить. Помогает собраться. А вы, я вижу, не шибко любопытный?

– Я не женщина. Надеюсь, меня сюда привели не для показа.

– И то верно, – охотно согласился он. – Есть разговор.

– Послушаем…

– Давай знакомиться. – Он решительно перешел на "ты". – Меня кличут Тимофеем. Тиша… – он хохотнул. – Такой себе тихоня, божий одуванчик… ха-ха-ха… Ох, люблю наводить тень на плетень… Хлебом не корми. Ну что же – тише едешь, дальше будешь, Тимофей Антоныч. Фамилия моя тебе ничего не скажет, так что называй меня Тимофеем Антоновичем.

– Рад был…

– Пока это по твоей витрине не видно. Но – всему свое время. А имя твое, мил человек, я знаю с давних пор. С очень давних. Еще когда мы с твоим бывшим шефом, которого ты кокнул, девок вместе щупали, а ты под стол пешком ходил. Но особо не переживай – он падлой был, падлой и подох. Поделом ему. Жаль, ты меня несколько опередил. Поговорить мне хотелось с ним. Ах как хотелось… По душам…

– Что так?

– Тебе это знать ни к чему. Да-а, загадал ты нам загадку. Еле отыскали тебя. Запрятали, будь спок. ГРУ – это не шуточки. Ну ничего, и мы кое-что могём… Ха-ха-ха…

– Зачем?

– А затем, что понравился ты мне. Особенно тем, как держался на следствии и на суде. Молодец, никого не вложил. А мог бы. Молодец! Такие люди, как ты, – на вес золота.

– Я свободен?

– Как птица.

– И могу прямо сейчас встать и уйти куда глаза глядят?

– Несомненно.

– Тогда зачем вы охраны здесь понатыкали? Больше, чем грибов после дождя.

– И это заметил! – восхитился Тимофей Антонович. – Нет, положительно я не ошибся в тебе. – Он нажал какую-то кнопку на выносном пульте, лежащем посреди стола. – Все, заметано, теперь, кроме меня и Зорро, здесь никого нет. Доволен?

– Так я пошел?

– Куда, дурашка? Без ксивы, без одежды и денег? Опять в спецзону? Понравилось там?

– Нет!

– То-то… Ты мертв, парень. Понимаешь – нету тебя, и все тут. Мало того – ты дважды мертв. И тело твое дважды сожгли в печи крематория. Во номер, а?!

– Мертв… – тупо повторил я: до меня только сейчас дошло, что теперь я никто, тень, воспоминание; но если меня узнают, то… я даже вздрогнул от такой "радужной" перспективы.

– Но какие ловкачи, эти армейские! – между тем продолжал Тимофей Антонович. – Нужно их опыт взять на заметку.

– И что мне делать?

– Служить, парень. Работать. Пахать до седьмого пота. Не бесплатно. Ты станешь богатым человеком, а это, согласись, по нынешним меркам не так уж и мало. Богатство – это независимость от власть имущих и от толпы.

– Но мое лицо… Меня могут узнать.

– Ха! Какая наивность… Ты будешь под моей опекой, а значит, я все продумал. Все будет вэри гуд.

– Чем я должен заниматься?

– Я же тебе сказал – работать.

– А конкретней?

– Можно и конкретней. Ты будешь выполнять мои задания. Только мои, слышишь! Это большая честь. Специальные задания. Ты будешь заниматься тем, чем и раньше. Ликвидацией отступников, предателей, негодяев. Есть такие и среди нас, людей чести.

– Никогда! Нет, нет и еще раз нет!!!

– Не психуй, парень. Ты изменишь свое мнение, я верю. Поживи здесь месячишко, осмотрись, отдохни…

– Я уже спокоен. Но поверьте – я больше не могу… Я зарекся. Дал клятву!

– Ах, эти юношеские клятвы… Между прочим, чтобы вытянуть тебя из спецзоны, мне пришлось потратить кучу денег. Не наших, деревянных, а зелененьких – баксов. За эти деньги можно было купить все, что душа пожелает. И даже больше. Так что, как ни крути, а ты мой должник. Притом по-крупному.

– Не могу… Я не в состоянии… Лучше убейте меня…

– Это что-то новое… ха-ха-ха… Умереть три раза – до такого даже наши заслуженные и многократно орденоносные бумагомаратели не могли додуматься. Умирать два раза на глазах людей, поднаторевших в своем деле, а затем воскреснуть… восстать из пепла… сейчас помру от смеха… По-моему, тебе двух раз достаточно. Естественно, до той поры, пока старость не возьмет свое. Я просто не имею права уничтожить такой уникальный экземпляр человеческой породы. Извини, парень, твой вариант наших отношений не катит.

– Я хочу умереть – и точка. Мне нечем вам заплатить за свою свободу. Но убивать я больше не буду.

– Мне говорили про твою щепетильность… – Тимофей Антонович посуровел и зло блеснул глазами. – Даю тебе зарок, что будешь "вычислять" только козлищ поганых, зловредных. Такое дерьмо не грех зарыть поглубже, чтобы не воняло, воздух не портило нормальным людям.

– Нет. Это мое последнее слово.

– Сам упрямый и люблю таких. – Он поднялся из-за стола. – Еще раз повторюсь – я не ошибся в тебе. И, представь себе, был уверен, что наш разговор на этой стадии закончится именно так. Меня это радует – значит, мозги мои не совсем усохли. Ты любишь кино? Нет? Придется посмотреть. Для тебя это будет интересно. Очень интересно. Кстати, виски и впрямь отменное, а вот и стакан…

С этими словами Тимофей Антонович пробежал пальцами по кнопкам пульта и – исчез. Присмотревшись повнимательней, я понял куда: рядом с камином находилась дверь, замаскированная под старинное зеркало с рамой из красного дерева в причудливых резных завитушках.

Пока я рассматривал зеркальный антиквариат, на одной из стен (рядом с баром) сдвинулась панель и огромный экран японского "Панасоника" осветил кабинет приятным голубым светом. Замелькали размытые кадры – речка, лес, кусок неба, – а затем в кадре неправдоподобно резко, отчетливо и ярко нарисовался небольшой, сказочно красивый двухэтажный домик (или дача), к которому вела вымощенная желтым кирпичом дорожка.

Вдоль нее зеленел газон; виднелись клумбы, высокий дощатый забор, деревья – кажется, сосны и что-то лиственное, – а за забором, поодаль, высилась мачта телеантенны. Из стереодинамиков доносились шум весеннего леса с птичьим гамом, гул самолета и чьи-то далекие голоса.

Я в недоумении наблюдал, как из дома на лужайку выбежал мальчик двух-трех лет, пухлый, беленький карапуз с широко открытыми удивленными глазами; в них светилась бесконечная мудрость мира, еще не познанная его крепнущим умом, не замутненная реалиями бытия и не замусоренная наставлениями старших, больших любителей перекладывать свой нелегкий жизненный опыт на хрупкие плечи ребенка.

Затем появилась женщина, наверное, мать пацанчика – стройная, прямая, как былинка. Вначале в кадре показались ее ноги, затем бедра и – очень крупно – пышные слегка вьющиеся волосы; она склонилась над ребенком. Лицо ее я так и не успел заметить.

Но голос… Голос! Он пронзил меня с головы до ног электрическим разрядом неимоверной силы.

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!

Я бросился к телевизору в безумной надежде как-то ускорить монотонный бег кадров, чтобы увидеть лицо женщины, но она по-прежнему ласкала мальчика, стоя к видеокамере спиной. И говорила…

ЭТОТ ГОЛОС!

Он являлся ко мне в снах, после чего, проснувшись, я впивался в подушку, чтобы не закричать, не забиться в истерике.

Он преследовал меня днем и ночью, но я не испытывал к нему неприятия, наоборот – он был нужен мне, как наркоману укол в вену. В последнее время голос слышался все реже и реже, был тихим, уставшим и каким-то потусторонним.

И я ее увидел.

Она стремительно обернулась и в испуге прижала кулачки к груди. А затем так же быстро схватила мальчика на руки и с такой силой прижала к себе, что он скривился от боли, намереваясь расплакаться.

Спохватившись, она что-то нежно прошептала ему на ухо и погладила по головке; малыш успокоился и с любопытством уставился прямо в объективы видеокамеры; туда же смотрела и она – не с боязнью, но настороженно и с бескомпромиссной решительностью матери, готовой пожертвовать жизнью для защиты своего ребенка от любой напасти.