Город живет и борется. Город стоит насмерть.

Нас, фронтовиков, поражает мужество тех, кто работает на тракторном заводе. Фронт совсем рядом, рукой подать, а цехи работают, люди трудятся с удвоенной энергией, выпуская все больше и больше продукции для нужд фронта. То и дело из заводских ворот, грохоча гусеницами по асфальту, выезжают грозные танки. Навстречу им тягачи волокут к проходным подбитые, почерневшие от дыма машины. Их подхватывают умелые руки слесарей, токарей, военных ремонтников. Стало правилом, что ремонт, на который полагается сутки, рабочие делают за три-четыре часа. И боевые машины снова отправляются на фронт. Отправляются своим ходом, благо, что идти совсем недалеко.

Вчера вечером я дольше обычного задержался в штабе полка. Узнал интересные новости. Оказывается, в занятую часть Сталинграда на днях из города Калача прибыла немецкая комендатура. Возглавляет ее генерал Лонинг. В помощь гитлеровцам переброшены с запада две роты полиции из бывших петлюровцев, которые приданы немецкой жандармерии. Фашисты приготовились хозяйничать в городе. Они ждут, когда падет Сталинград. Но не дождутся! Один Севастополь боролся дольше, чем вся французская армия, а Сталинград уже сейчас стоит немцам больше, чем все их победы в Европе. Не дождутся!

Дни и недели были удивительно однообразны: бои, длительные и ожесточенные бои. Казалось, им не будет конца.

Вернувшись из полета, я остановил машину у своего обычного места и отстегнул ремни парашюта. Стояла поздняя осень. Несколько раз выпадал снег, но его быстро сдувало резким степным ветром. Сегодня, однако, выдался тихий погожий день. Я снял шлемофон, разгоряченную голову приятно обдувал прохладный ветерок. Кое-где лежали нетоптаные полянки набившегося в траву снега.

Техник Иван Лавриненко с мрачным выражением лица неторопливо принялся осматривать машину. Сейчас он не спешил,- мне еще нужно сходить в столовую, значит, времени более чем достаточно.

– Почты не было?- спросил я сверху.

Вместо ответа неразговорчивый техник лишь махнул рукой. Я знал, что Иван тоже ждет известий из дому. Почта не приходила уже много дней. Не получая весточек от родных, ребята переживали, ходили туча - тучей. Здесь, на фронте, письмо из дому – великий праздник.

Задержка почты была, конечно, связана с трудностями сообщения. Фронту в первую очередь доставляли то, что было необходимо. И хоть каждый из нас понимал это, все же на душе скребли кошки.

– Завтра будет,- успокоил я техника.- Вот увидишь.

– Примету знаете?- иронические прищурился Иван.

– А что ты думаешь? И знаю.

– Ну… поглядим.

Я спрыгнул с плоскости на землю.

Аэродром жил своей обычной фронтовой жизнью. Вот, оставляя за собой шлейф мерзлой пыли и снега, разогнался и круто пошел в небо истребитель. Скоро к нему пристроились еще два. Тройка самолетов ушла к Волге. В просвет между облаками проглянуло солнце. Заблестели плоскости самолетов. Техник, готовивший неподалеку машину, выглянул из-под крыла и засмотрелся на небо. Здесь, над аэродромом, оно было поразительно мирным, не то что над Волгой. Спокойно катились грудастые кучевые облака, рябая тень скользила по земле,

По дороге в столовую я обратил внимание на новенький самолет, стоявший в сторонке. На хвосте у него красовалась крупная цифра «9». Это был Ла-5 – новая модель истребителя. В последнее время в нашу воздушную армию непрерывно прибывали только самолеты нового типа: ЯК-7, Ла-5 и Пе-2.

Любопытно было посмотреть на новую модель вблизи.

Остановившись рядом, я стал разглядывать самолет. Летать на нем мне еще не доводилось. Новенький истребитель, однако, уже успел побывать в серьезной потасовке. На его плоскостях зияли огромные пробоины.

– Ого!- удивился я, измеряя пробоины.- Где это тебя так?

Возившийся у самолета летчик выпрямился и повернул ко мне смуглое, с необычайно густыми выразительными бровями лицо.

– Да понимаешь,- с едва заметным акцентом заговорил он, осторожно вытирая испачканной рукой лицо.- Навалились со всех сторон. Дыхнуть не давали.

Я покачал головой. В пробоины свободно пролезал кулак. Природа пробоин мне была ясна: пушечная очередь. Там, где снаряды попали в машину, курчавились острые края разодранного дюраля.

– Что же,- сказал я,- еще удачно все получилось.

– Могло быть хуже,- скупо согласился чернобровый летчик, критическим взглядом осматривая изрешеченную машину.

– В столовую?- спросил я.

– Да, сейчас. Одну минутку. Подожди, вместе пойдем.

Или тебе некогда?

– Ничего, подожду.

Летчик быстро закончил свои дела, и мы отправились в столовую. Так состоялось мое знакомство с Володей Микояном, летчиком соседнего истребительного полка, который базировался на нашем же аэродроме.

Микоян уже слышал обо мне от своих товарищей и принялся расспрашивать о последних боях. Из его вопросов я сделал вывод, что сам он на фронте недавно. Так оно и оказалось.

– Месяц как из школы. Едва настоял, чтобы на фронт… Но летал мало, очень мало. Учились по сокращенной программе.

– Не в Оренбурге кончал?

– Нет, в Каче. Качинскую школу.

Выпускников этой школы я знал, приходилось летать. Репутация школы была высокой. Но в такое тяжелое время обучение летчиков велось ускоренными темпами, зачастую в ущерб летной практике. Фронт ежедневно требовал пополнений.

Первые бои для Володи прошли удачно. Он даже сумел открыть личный счет сбитых вражеских машин. Но с немецкими асами встречаться ему еще не приходилось, поэтому его интересовали тактические новинки немецких летчиков. Я как мог удовлетворил его любопытство.

Разговаривая, мы шли по узенькой тропинке. Планшеты, едва не задевая землю, привычно хлопали по ногам.

В столовой было пусто,- многие летчики еще не вернулись из полета. Мы сели за длинный стол.

За стенкой, на кухне, гремели посудой. Чей-то тонкий печальный голос негромко выводил песню без слов, одну лишь мелодию. Мы невольно заслушались. Голос поющей девушки напоминал тихий летний вечер в мирное время. Уже смеркается, прошло с поля стадо, в воздухе оседает пыль… Заметив мое мечтательное настроение, Володя улыбнулся, но ничего не сказал. Я даже головой потряс, чтобы стряхнуть неожиданное оцепенение.

Принесли обед, Володя положил с собой рядом шлемофон и решительно придвинул тарелку.

За обедом я стал расспрашивать Володю о последнем бое. Как и все летчики, он оживился и начал отчаянно жестикулировать, передавая подробности недавнего воздушного боя. Ложка у него изображала вражеский самолет. Рассказывая, он успевал черпать из тарелки и показывать, как немец заходил для атаки.

– Понимаешь, по глупости чуть не пропал. Мальчишество! Сбил одного и, видишь ли, захотелось посмотреть, как он горит. Вот тут-то мне и дали! Как только живой остался!

О новом истребителе он отзывался похвально, однако и эта машина была тяжеловата. На вертикальном маневре она проигрывала «мессершмиттам». Я посоветовал применять вираж. Это был мой излюбленный маневр, он оправдал себя уже десятки раз. Переняли его у меня и мои товарищи. Однако Володя относительно боя на виражах высказался, что это все-таки оборонительный маневр. Надо преследовать врага и на вертикалях, лишить его собственной излюбленной манеры. Я заспорил – бой на виражах отнюдь не оборонительный, если только навязать врагу свою волю. Конечно, желательно, чтобы мы не отказывались и от боя на вертикалях, но пока что, с такими тяжелыми самолетами…

– Простите,- перебил меня Володя, поднимаясь из-за стола. Прищурясь, он всматривался в ту сторону, где была дверь. Там стоял посыльный. За ним пришли.

В этот день поговорить нам больше не пришлось. Так и не закончив обеда, Володя наскоро попрощался, схватил шлемофон и побежал к своей «девятке». Срочный вылет. Такое у нас случалось частенько.

Начальника политотдела воздушной армии генерала В. И. Алексеева все летчики уважительно звали Батей. Василий Иванович не только знал всех «стариков» своей армии, но и их семьи, регулярно переписывался с некоторыми, помогал посылками. У меня, например, до сих пор сохранилась с ним самая теплая дружба.