– Вспомни условия, в которых они жили. Подопытные кролики Хофрихта, игрушки твоего дяди-дегенерата. Игрушки, чтобы приятно возбуждать его и чтобы их мучить. Порки, пытки – все это было. Хозяин и рабы, а рабы боятся хозяина. А что может произойти, если хозяин умрет, а рабы оказываются на свободе и находят существ, похожих на хозяина, но не таких жестоких и сильных, как он? Что может произойти, когда они это осознают?

– Ты хочешь сказать, что они станут мучить миссис Малоне, чтобы отомстить за издевательства над собой?

– Миссис Малоне – первая жертва, потому что, возможно, они почувствовали ее страх. Но после того, как им это понравится…

– Я не могу в это поверить. Грета?

– Да, Грета. – Он говорил уверенно. – Грета совсем не такая, как кажется. Она жила вместе с ними. Они не люди. Ты должна это помнить. И рост их здесь ни при чем. Человеком может быть только тот, кто получил воспитание и представление о морали, культуре и других общечеловеческих ценностях. Они этого не понимают.

– Допустим, ты прав. Но они такие маленькие. Какую опасность они могут для нас представлять?

– Хотел бы я знать. Но я бы предпочел иметь при себе какое-нибудь оружие, прежде чем спущусь к ним. Они маленькие и быстро передвигаются. Крупнее крыс, но гораздо опаснее, потому что у них есть разум.

– Внизу есть старое ружье, – вспомнила Бриджет, – но нет патронов.

– Его можно использовать как дубину. Возможно, в кухне найдется и что-нибудь подходящее.

Снова раздался крик, но слов уже было не разобрать, Он становился все громче, пока не перешел в протяжный вой.

– Ждать больше нельзя, – заявила Бриджет. – Бог знает что они там с ней делают.

– Но как они затащили ее туда? – спросил Дэниел. – Они же не могли отнести ее на руках.

– Не важно.

Она ощупью добралась до двери, он последовал за ней. Темнота на лестничной площадке была совершенно непроницаемой. Они стали медленно пробираться к верхней ступеньке, держась руками за стену. Остановившись там, Бриджет чувствовала прерывистое дыхание и стук его сердца. Что-то неосязаемое, но в то же время реальное текло от него к ней. Как любовь: непонятное, непознанное, но существующее. Но это была не любовь, а страх.

Ее нервы напряглись до предела. Страх проник в мозг, полностью завладел им. Она понимала, что должна избавиться от страха. Нужно было что-то делать: движение необходимо, как воздух. Бриджет бросилась вперед, вниз по лестнице в темноту. Она слышала, как Дэниел зовет ее, но решила не обращать внимания. Она уже почти добралась до холла, но зацепилась за что-то ногой и упала, выставив вперед руки. Раздался смех – злой, неестественный смех, напоминающий звон колокольчика.

Какое-то время она лежала, скрючившись и едва не потеряв сознание от боли. Она сильно ударилась левым локтем, затем услышала голос Дэниела, зовущего ее, и смех в ответ. Она ничего не ощущала, кроме шершавых досок, на которых лежала. Скорчившись от боли, Бриджет попыталась встать, но ноги не слушались ее. Она почувствовала себя Гулливером, привязанным к тысяче маленьких колышков веревками толщиной с нить. Возможно ли такое? Конечно, нет. Значит, ее парализовало. Она позвала на помощь Дэниела. Он прокричал что-то, но его слова опять заглушил смех.

– Помоги мне! – стонала Бриджет в отчаянии. – Помоги мне!

Смех походил на поток воды, который, казалось Дэниелу не преодолеть. Она звала его снова и снова, а потом замолчала.

«Что я здесь делаю, – подумал Уоринг. – Какое разумное объяснение можно этому найти?»

Он попытался сопротивляться своему бестелесному существованию, но прекратил, поняв, что его попытки тщетны. Странная сцена, разворачивающаяся на его глазах, беспокоила и пугала его. Он оказался в маленькой комнате. Был солнечный вечер. Широкий луч света проникал сквозь одно из окон и падал на ковер с непонятным псевдо-восточным орнаментом. Он сразу сообразил, что никогда раньше не бывал здесь. Откуда-то издали доносился шум прибоя. Еще Уоринг слышал шумное дыхание полной женщины, сидящей в кресле. Она казалась отвратительной и ужасающе толстой, и была одета в белый костюм с короткой юбкой, открывающей толстые икры. В треугольном вырезе кофты виднелись огромные, темные, потные груди. Рядом с ней стояло что-то похожее на вентилятор, но притока свежего воздуха Уоринг не чувствовал.

Его раздражали не только ковер и вентилятор, но и телеэкран – плоский прямоугольник на стене, и телефонный аппарат без диска. Казалось, в этой комнате жили люди разного роста: мебель была или приземистой, или высокой. На столике у окна находилось что-то непонятное, похожее на раковину, но сделанное из стали и пластика и окрашенное в яркие, режущие глаз цвета.

Он все еще размышлял, что это такое, когда услышал другой звук – открылась дверь. Раздались шаркающие шаги старика. Полная женщина пошевелилась и позвала:

– Уоринг!

Когда открылась дверь, он сам, но уже значительно постаревший, вошел в комнату. Теперь Уоринг узнал и женщину.

– Ты очень долго не появлялся, – пожаловалась Хелен. – Я должна была принять таблетку еще полчаса назад. Ты что, решил меня убить? Или замыслил еще что-то?

Он посмотрел на нес с холодным отвращением:

– Ты сама могла ее взять.

– Я, калека? Каким образом?

– На прошлой неделе, ты смогла добраться до конфет.

– Ты все еще пытаешься доказать, что я лгу, – с горечью сказала она. Их взяла сиделка. Я же тебе говорила.

– Боже праведный, ты лучше обвинишь ее, чем признаешься. Такие, как она, приходят проведать тебя и сотни других больных, моют твое вонючее тело, ничего не получая взамен. А ты обвиняешь ее в том, что она взяла какую-то проклятую конфету, которую ты засунула в свою ненасытную глотку. Меня тошнит от твоей неблагодарности.

– Они приходят, потому что тогда их не отправят служить в Азию. А то, что они моют меня, не означает, что они перестают любить конфеты.

– Ты законченная эгоистка и думаешь, что все остальные такие, как ты.

Внезапно она разразилась смехом.

– Может, мне следует получше изучить тебя? Прекрасный Образец идеалиста, мужского пола. Думаешь, я не видела, как ты вчера лежал на веранде и притворялся спящим, а сам пялился на ее ноги? Тебе будет очень не хватать ее маленьких сисек, если она прекратит сюда ходить, не так ли? Я видела, как у тебя изо рта течет слюна, когда ты на них смотришь. Ты с ней так прекрасно ладишь, почему бы тебе не попросить ее дать тебе их немного пососать? А ты ей подаришь плитку шоколада.

Уоринг посмотрел на нее сверху вниз:

– Ты, старая свинья. Как бы мне хотелось…

– Хотелось? Хотелось чего? Чтобы я умерла? Тогда бы ты и старина Джек могли съехаться и вести чистую счастливую жизнь, играть вместе в шашки, прогуливаться по пляжу, притворяясь, что не пялитесь на девушек, на молодые тела, которые вам так хочется поиметь, но до которых вам уже больше никогда не придется дотронуться. Его жена умерла. Как жаль, что твоя половина все еще цепляется за жизнь, несмотря на больное сердце и прочие недуги.

– Я презираю тебя, – тихо сказал Уоринг. – Я понял, что у такого чувства, как презрение, нет предела. Яма оказывается бездонной. Хочу ли я, чтобы ты умерла? Еще бы! Если бы я верил в силу молитвы, я бы молился, чтобы это произошло. И ты абсолютно права. Когда ты умрешь, я поселюсь с Джеком и спокойно поживу годик-другой – сколько там осталось. Единственное, что придает мне оптимизма, – это перспектива приятного компаньона. Конечно, шатки и прогулки по пляжу, и мы обязательно получим разрешение, чтобы завести собаку, так как нас будет двое. Колли, или спаниеля, или, может, просто дворняжку. Вот что это будет – спокойствие, спокойствие, спокойствие. – Старик нагнулся к ней. – Почему ты не умираешь? Черт побери, ну почему ты не умираешь?

Хелен закашлялась, а он молча смотрел на нее. Когда приступ прошел, задыхаясь, она попросила:

– Дай таблетку.

Уоринг постоял, глядя на нее с ненавистью, а затем повернулся и направился к высокому узкому комоду. Он вернулся к ее креслу с таблеткой и стаканом воды. Хелен взяла таблетку, положила в рот и проглотила, запив ее водой, которая отвратительно булькала у нее в горле.