- А как у вас с хлебными долгами? - спросил Сергей, обращаясь ко всем.

Наступило короткое молчание.

«Вот зараз все и выяснится»,- подумал Несмашный и зло покосился на Нарыжного.

- Это ты насчет поставок? - спросил Нарыжный, и глаза его печально потускнели.

- Возили, возили, да и возить уже нечего,- не подымая головы, отозвалась Евдокия Ивановна.- Сколько ж можно возить!

- Помолчи, Евдокия,- сказал Нарыжный и обратился к Сергею: - Сергей Тимофеевич, долг за нами, верно, есть, но совсем пустяковый, каких-нибудь шестьдесят центнеров… И мы не отказываемся, но пусть и государство нас пожалеет, подождет до следующего урожая, а тогда мы все разом и выплатим.

- В нынешнем году нема чем платить,- снова отозвалась Евдокия Ивановна, у которой перед глазами так и стояли не то пять, не то шесть мешков пшеницы.- Если бы было зерно, то почему бы и не вывезти…

- А что показал перемер зерна семенного фонда? - спросил Сергей, точно отвечая Евдокии Ивановне.

- Как я тебе в тот раз говорил, так оно в точности и вышло,- поспешно ответил Нарыжный.- Получается аккурат по площади посева… Все заактировано.

«Ой, мастак брехать! - подумал Петро.- И в глазах стыда нету…»

- Сергей Тимофеевич, по плану мы должны посеять яровой пшеницы…- начал было Нарыжный, но Сергей перебил:

- Погоди, Евсей Гордеевич, со своим планом. Сколько вы должны засеять яровой пшеницы - это я знаю. Но мне не известно, сколько вы развезли по домам колхозников семенной пшеницы? Евдокия Ивановна, сколько, к примеру, у вас мешков?

Такой прямой вопрос так озадачил Евдокию Ивановну, что она только встала, раскрыла рот, но ничего сказать не могла.

- Все уже знает,- тихо проговорил дед Горшков.

- Да, я все знаю.- Сергей встал.- И вот что я вам скажу, члены правления: руководить колхозом вы не способны - это вы показали на деле… Но зерно, спрятанное вами по дворам, должно быть сегодня же собрано, погружено на подводы и отправлено на элеватор.

- Петро,- сказал Нарыжный, и чертики в его глазах забегали с необыкновенной проворностью,- иди, Петро, и кажи бригадирам, чтоб запрягали…

- Эх, Евсей, Евсей, идолова ты душа! - крикнул Петро Несмашный и вышел из кабинета.

За ним незаметно убралась Евдокия Ивановна. Торопливо юркнул в дверь и Нарыжный.

- Собрать-то соберем, да позор на голову какой! - проговорил Горшков.

Глава XII

На хутор давно опустилась ночь. В хатах светились огни, а по улице и на бригадном дворе маячил» во тьме фонари. Сергей стоял у калитки дома Лукерьи Ильинишны, подняв воротник шинели и опершись плечом о столб.

Остуженный заморозками ветер тревожно шумел в голых деревьях. С конца улицы доносились людской говор, смачная мужская ругань, стук колес, крики на лошадей. Сергей вслушивался в этот то нарастающий, то утихающий шум, видел мелькавшие огни, а сам думал о том, кем бы можно было заменить Нарыжного, и ему казалось, что самой подходящей кандидатурой была Лукерья Ильинишна Коломейцева.

- И чего вы стоите на холоде? - К Сергею подошла, кутаясь в шаль, Лена.

- Любуюсь вашим хутором.

- Да чего ж тут хорошего? - Лена подступила к Сергею так близко, что он в темноте увидел ее ласковые глаза.- Сергей Тимофеевич, идите в хату. Чай давно вскипел, а яичница совсем остыла.

- Пусть остывает. Я вашу матушку подожду.

- Не дождетесь! Куда там! Теперь они то зерно и до утра не соберут.

- Ну, хорошо, я скоро приду… Идите, а то вам холодно.

Лена не уходила. Видимо, ее и злило и обижало то, что Сергей был совершенно равнодушен и к ней и к ее просьбе. Кутаясь в шаль, она сказала:

- Сергей Тимофеевич, найдите мне работу.

- А что же вы умеете делать?

- Что-нибудь… каким-либо секретарем у вас в исполкоме.

- У нас такой должности нету.

- Но я же тут умру со скуки.

- Хотите, я помогу вам избавиться от скуки? Поезжайте на курсы электриков… будете большим специалистом.

- Какая ж у меня будет работа?

- Хозяйкой электричества в колхозе… Станцию строим большую, впереди столько дела! Так что скучать не придется…

- Хорошо, я подумаю.

Лена схватила Сергея за руку, а потом рассмеялась и убежала. На пороге остановилась и крикнула:

- Идите же, Сергей Тимофеевич, а то чай остынет!

Сергей промолчал. По улице, недалеко от него, подпрыгивая в темноте на камнях, гремели колеса. Лошадей не было видно. На бричке стояли, точно обнявшись, две фигуры. Дрожащий свет фонаря освещал мелькавшие спицы заднего колеса. Бричка подкатила ко двору и остановилась у калитки. На землю спрыгнула Лукерья Ильинишна, высоко подняв фонарь и осветив им лицо Сергея.

- И ты не спишь? - удивилась она.- А ужинал? Я же наказывала Лене, чтобы она тебя накормила.

- Поесть еще успею,- сказал Сергей.- Смотрю, как вы стараетесь.

- Стараются, да не все.- Лукерья Ильинишна взмахнула фонарем.- Ты думаешь, что члены правления собирают хлеб? Эге! Они только мастера его прятать! Нарыжный подседлал коня и куда-то ускакал, наверно в район. Евдокию Ивановну с перепугу лихорадка бьет. От нее мы свезли семь мешков… Только один дед Горшков не спрятался. Злится, матершинничает, а старается. Он с бригадиром поехал в тот конец, а мы с Глашей - по этой стороне.

- Мой муженек,- отозвалась Глаша, стоя на возу,- тоже совсем духом упал. Где-то успел выпить. Пришел домой пьяный, лег в кровать, стонет, вздыхает. Потом встал - не лежится. А вот и он плетется! Эй, Петро, садись, подвезем до дому!

- А ну вас всех к чертовой матери! - зло прохрипел Петро, подходя к Сергею.

- Оставь его, Глаша,- человеку, можно сказать, не до шуток.- Лукерья Ильинишна пошла во двор.- Пойдем, вынесем мешки, да и поедем дальше.

Сергей помог женщинам уложить на бричку мешки. Бричка снова загремела по хутору, и снова замелькали спицы заднего колеса, освещенные фонарем. Петр Несмашный стоял у плетня, тяжело навалившись на него спиной.

- Что ж нам теперь будет? - угрюмо спросил он.

- А как ты думаешь?

- Почем я знаю! От этих думок у меня уже голова трещит.

- Ты, я вижу, воевал?

- Неудачно… А при чем тут война?

Сергей угостил Петра папиросой.

- Ты спрашиваешь, при чем тут война? - Он зажег спичку, прикурил сам и дал прикурить Петру. - Не знаю, как тебя, а меня война многому научила. Да и на тебе она свою метку оставила. И, как я думаю, на войне ты вел себя куда лучше, чем в колхозе. Руки лишился - значит, отважно сражался. Так почему ж ты в колхозе пошел за Нарыжным? Зачем воровал хлеб у государства?

- Я не воровал! - крикнул Петро.- Понимаешь, не воровал!

- Не прямо воровал, так прятал, занимался жульничеством,- а это и есть преступление.

- Ты меня вором не обзывай. За всю жизнь я чужого гвоздя не взял и не возьму.- Петро ударил себя в грудь кулаком.- Ты в душу мне загляни, ежели ты грамотнее меня!

- Я твою душу и так хорошо вижу.

- Нет, не видишь.- Петро схватил Сергея за руку.- Давай сядем… Никому я не хотел говорить об этом, а тебе расскажу… Ты только меня извини, я малость выпил… Сердце болит, не мог… Да, тебе хорошо так говорить… Сегодня я в правлении смотрел на тебя, и мне так стало обидно на себя. Ведь мы с тобой, наверно, одногодки. А почему ж мы такие разные? Скажи, отчего не одинаковые?

- Ты какого года рождения? - спросил Сергей, опираясь спиной о потрескивающий плетень.

- Двадцатого.

- А я на год моложе.

- Видишь, почти что ровесники… Стыдно мне об этом даже подумать… Ведь это ж что ж такое получается? В двадцатом году я появился на свет, какая была жизнь до революции - не знаю, единоличником никогда не был, состоял в комсомоле… правда, неудачно. Когда была коллективизация - мальцом бегал. И вырос я в колхозе, другой жизни не знаю и знать не хочу, а вот что-то сидит у меня внутри, сосет оно меня, дорогой товарищ, как пиявка… Имеется у меня свой огородишко, корова, кабанчик, и ко всему этому есть у меня тяга, скажу, какая-то любовь, сердце радуется, ежели корова отелится или свою картошку копаешь и носишь ее мешками в погреб… Я, конечно, и колхоз уважаю, членом правления меня избрали,- значит, люди наши видят, что мне можно доверить…