В пойме Сергей видел огородные плантации с балаганами и водокачками. Тут должно лечь русло будущего канала. Может быть, за дальними холмами отойдет от Кубани рукав, протянется вдоль берега, а вот в этом месте, у каменного обрыва, подымется вода… И Сергей представил себе протоку, которая не только вращает турбину, но и орошает огороды. «Радуйтесь, огородники,- подумал он,- скоро вода к вам сама пойдет». В воображении его выросли и квадратный домик у обрыва, где белой пеной вскипают буруны, и бегущие от домика в Усть-Невинскую на смолисто-черных столбах медные провода… Невдалеке от обрыва наискось через всю реку лежал мелкий перекат. Вода здесь шумела совсем тихо, и для Сергея это уже был не перекат, а удобное место для приема сплавляемых бревен. «Лучшей запани и, желать не надо»,- подумал он и представил себе плывущий лес, штабели мокрых, только что вытащенных из воды бревен.

Отъехав в сторону от Кубани, Сергей нагнал в степи длинную вереницу конных упряжек. Брички с деревянными ящиками были нагружены ячменем. Обоз двигался медленно, лошади сворачивали на обочину и тянулись к траве. Возчики предоставили лошадям полную свободу: кто спал, растянувшись на зерне и накрыв лицо картузом, кто ел еще недоспелый арбуз, а кто просто лежал, изнемогая от жары. На головной подводе двое подростков и пожилой рыжебородый мужчина играли в карты. К ним и подъехал Сергей:

- Эй, друзья-картежники! Куда везете зерно?

Обоз остановился. Парнишки, игравшие в карты, проворно соскочили на землю и побежали к своим подводам.

- Как - куда? - отозвался рыжебородый. - Известно - на заготпункт.

- Откуда?

- Из Белой Мечети,- неохотно ответил возница, собирая карты.- Колхоз «Пролетарская воля».

- Ты старший возчик? - Сергей зло посмотрел на рыжебородого.

- Я. А об чем разговор? Какое имеешь право задерживать движение обоза?

- И ты это называешь движением? Да разве так возят хлеб на заготпункт? Лошади на ходу спят, возчики загорают, а ты, старшой, в карты режешься. Ишь нашел место картежничать!.. Стыда у тебя нет…

Рыжий, поглядывая на Сергея, погнал своих лошадей рысью, и тогда на всех подводах послышалось понуканье, хлопки кнута, разом загремели десятки колес, и обоз, подымая пыль, покатился по хорошо укатанной дороге.

Подъезжая к мосту, за которым на высоком глиняном берегу лежала районная станица, Сергей усмехнулся:

«И надо же додуматься - возить зерно и в карты играть… Нет, непременно поеду в «Пролетарскую волю» и сообщу об этом председателю. Пусть он их хоть на собрании постыдит».

Наступил полуденный зной. В станице было душно. Деревья покрылись пылью, особенно на главной улице, где часто проезжали грузовые автомобили… По этой улице Сергей выехал на площадь. В жиденькой тени акаций, недалеко от магазина, стояли три подводы с пустыми корзинами. С женщинами, приехавшими на этих подводах, о чем-то оживленно разговаривал Рубцов-Емницкий. Увидев Сергея, он крикнул:

- Сережа! Здорово, дружище! - оставил женщин и подбежал к Сергею.- Поздравляю, Сергей Тимофеевич! Значит, все на мази! Вчера проездом был у нас Бойченко. Говорил о сплаве леса. Я уже дал указание обеспечить лесосплав походными ларьками, забросить туда нужные товары… Да ты чего на меня так смотришь? Обиделся? - Рубцов-Емницкий блеснул золотым зубом.- А обижаться и нечего… То, что ты отказался от услуг Ираклия Самсоновича, это, я думаю, даже к лучшему. Почему к лучшему? Этот человек еще пригодится на будущее…

- Не думаю,- неохотно проговорил Сергей.

- Поживем - увидим… А я на всякий случай в одном месте закинул удочку насчет турбины. Такой товар, для ясности, на дороге не валяется.

- Обойдемся без ваших дружков,- сухо сказал Сергей.- Да и вообще…

Рубцов-Емницкий не дал договорить.

- Безусловно можем обойтись. Но это я говорю на тот случай, если, к примеру, будет нужда… Да, кстати, слыхал? Федор Лукич захворал. Слег старый конь. Но сегодня я виделся с его женой, ему лучше. Непоседливый казачина, рвется в поле… Где он живет? Совсем близко, почти рядом с райисполкомом. Видишь палисадник в кубанском стиле? Вот эти кусты сирени и эти две вишни. Дом под белой черепицей.

«Сперва заеду на минутку к Федору Лукичу, а потом уже к Кондратьеву»,- подумал Сергей и, давая понять Рубцову-Емницкому, что им говорить больше не о чем, тронул каблуками коня. «Опять липнет,- думал Сергей, проезжая по площади.- Смола, а не человек… Но я с ним как-нибудь поговорю по душам».

Сергей слез с седла возле небольшого одноэтажного домика под белой черепичной крышей, с белыми стенами и с закрытыми ставнями. В палисаднике росли две вишни, густо осыпанные спеющими ягодами, рядок крыжовника, кусты сирени.

Во дворе, возле сенец, Сергей привязал коня и загремел щеколдой. Отворилась дверь, и вышла пожилая женщина, немного похожая на Федора Лукича: такая же грузная, тот же ласковый взгляд спокойных глаз, те же черты доброго, открытого лица. «Наверно, сестра»,- подумал Сергей. Он назвал свою фамилию и сказал, что приехал навестить Федора Лукича.

- А он вас давно ждал,- сказала женщина.- Но вот беда, только-только уснул. Я и ставни позакрывала.

- Марфуша, кто там пришел? - послышался слабый голос Федора Лукича.- Кто там? Пускай заходит.

- Это я,- сказал Сергей.

- Сережа! Вот спасибо, дорогой, обрадовал. Проходи в мою темницу. Марфуша, открой ставню.

В спальне, где лежал Федор Лукич, было темно и прохладно, пахло лекарствами и полевыми цветами. Сюда не проникали ни свет, ни жара, и Сергей вначале ничего не мог разглядеть. Но вскоре Марфуша открыла ставни, и небольшая чистенькая комната наполнилась светом. Первое, что бросилось Сергею в глаза, был портрет Ивана Кочубея, висевший над кроватью, чуть выше ковра. Легендарный комбриг был изображен в косматой бурке и в белой, лихо заломленной назад папахе: он скакал на коне, устремив зоркие глаза вдаль.

На невысокой кровати лежал его сослуживец… Опираясь локтем о подушки, сложенные одна на другую, Федор Лукич хотел подняться. Он постарел, осунулся, давно небритое лицо его обрюзгло и потемнело. Глаза были тусклые - не найти в них былой веселой искорки. Седая щетина на голове отросла и стала еще белее.

- Как я рад, что ты приехал навестить,- тяжело дыша, проговорил Федор Лукич, слабо пожимая руку Сергею.- А то вот лежу один, а тут еще Марфуша окна закроет - как в погребе… Мою натуру ты же знаешь - такая житуха не по мне. Лучше помирать, чем так жить. Я теперь как тот старый конь, приученный к боевым походам,- чует запах пороха, слышит звон трубы, бьет копытами, прядет ушами, а уже никуда не годится… Мне бы по степи мотаться, а я вот лежу… пошаливает… болит,- и он положил руку на левую сторону груди.- Крепкий был мотор, думал, и износу ему не будет, а сработался… Дает перебои.

- Федор Лукич,- участливо заговорил Сергей,- хоть вы и пренебрежительно смотрите на курорты, а все ж таки надо бы вам поехать в Кисловодск.

- Покамест обойдусь. Если совсем будет плохо, тогда поеду… Мне уже лучше. То было левая рука немела и не подымалась, а сегодня она у меня действует,- и как бы в подтверждение своих слов поднял руку.- Скоро встану… А что дышу тяжеловато - это пройдет… Ванюша с ветерком промчит по полю, и сразу отдышусь… А лежать нельзя. Кондратьеву одному трудно… Лето, хлебозаготовки, сам знаешь…

Федор Лукич спросил, как идет уборка в усть-невинских колхозах, приехала ли автоколонна. Сергей отвечал и все ждал, что Федор Лукич вот-вот спросит о результатах поездки в Ставрополь. Но Федор Лукич об этом и не вспоминал. Он справился о здоровье Тимофея Ильича, Ниловны. Затем они говорили о международных новостях. О поездке Сергея в Ставрополь Федор Лукич так и не спросил, точно ничего за эти две недели и не произошло. «Значит, старик сердится и ничего не хочет знать,- подумал Сергей.- А я все-таки ему расскажу… Не сейчас, а когда буду уходить».

- Сережа, лежал я эти дни и думал,- сказал Хохлаков,- о чем только и не передумал, и пришла мне в голову мысль: поговорить бы нам надо об одном важном деле…