- Сергей Тимофеевич, разговор наш мы еще продолжим. Теперь же время позднее, пойдем ко мне пообедаем, да и будем собираться к отъезду.
Глава XIX
Солнце уже опустилось к горизонту, когда темно-коричневый «зис» выехал за город и, мягко покачиваясь по неровному шоссе, помчался на Невинномысск. Бойченко и Сергей сидели сзади, и шофер, наблюдая за дорогой и поглядывая время от времени в зеркало, видел, как они оживленно разговаривали…
Впереди во все стороны расходились холмы. Перед глазами то вставало взгорье в ярком цветении трав, то бежали навстречу кустарники, то встречались степные хутора или кошары - две-три низенькие овчарни под камышовой крышей, круглая изгородь, домик чабанов и журавель над высоким срубом колодца.
- Если бы вы знали,- говорил Сергей,- как я жалею, что сразу не поехал в Ставрополь… Сколько времени потерял, а во всем виноват Рубцов-Емницкий.
- Лев Ильич? - с улыбкой спросил Бойченко.
- Разве вы его знаете?
- Ну, как же!
- Но вы не знаете, как я с ним познакомился и как потом попал в Пятигорск… Не успел я слезть с поезда,- тут Сергей вспомнил и дорогу вдоль пшеницы, и цветы по обочине, и огненно-красных быков, и Ирину в белой косынке,- как ко мне явился Рубцов-Емницкий, усадил в машину и тут же начал сватать меня к себе в заместители, и как сватать! С большими стараниями и настойчивостью… Мне было и неловко, и смешно,- посудите сами, какой из меня кооператор. Вначале я ничего не понимал, теперь же мне все ясно. Ему хотелось, чтобы моя военная слава ходила у него в заместителях и надежно защищала от возможных толчков и ударов…
- Ловкач!
Под колесами потрескивал гравий, мелкие камни взлетали из-под колес и со звоном ударялись о крылья машины. «Зис» выскочил на бугор,- и отсюда открылся вид на красивую, в лучах заката, кубанскую низменность. По взгорью белели станицы и хутора, багровым пламенем горели стекла окон, а в пойме реки, как чернь на серебре, лежал мелкий курчавый лес.
- Может быть, я в чем и не прав,- заговорил Сергей,- но мне о многом хочется вам сказать…
- Говори, говори, я охотно слушаю.
Я часто думаю о фронтовиках, которые вернулись в колхозы… Когда я ехал домой, в вагоне мне попалась книжка - названия ее я не помню. В ней рассказывалось о том, как фронтовики в промежутках между боями писали письмо в тыл своим друзьям и знакомым. Письмо получилось хорошее: написано от души, в нем много новых, интересных мыслей и деловых советов. Читая его, чувствуешь - тем, кто его писал, было и там, на войне, не безразлично, что делают и как живут люди далеко от фронта… Тогда наши войска только-только подходили к своим границам, война была в самом разгаре, и если бы мне в то время попалось это письмо, я охотно бы подписался под ним. Но теперь война победно завершена, и те, кто писал это письмо, уже дома. Значит, положение изменилось - не только давай дельные советы, но и сам не стой в стороне, а засучивай рукава!.. Я бы теперь так сказал: «Эй, фронтовики, а ну, кто там писал письма тыловикам, кто учил, как надо жить и работать! Подходите ближе, становитесь в первые ряды и покажите на живом примере, как это делается…» И когда я думаю, в чем же должны показать себя бывшие воины, то мне кажется, что именно им суждено стать вожаками, организаторами, если и не всем, то каждому десятому - а это немалая армия. Наступило время не только сеять и пахать землю, но и как можно шире внедрять технику в сельском хозяйстве, обучать колхозников умению управлять любой машиной, настойчиво прививать культуру в труде и в быту… Сама жизнь этого требует. В той же Усть-Невинской много молодежи. У каждого парня или девушки, как правило, семилетнее или десятилетнее образование. И если, скажем, мои родители, уже старики, живут по старинке и жизнью своей довольны, то молодежь жить по старинке не хочет… Она хочет убирать подсолнух не серпом и цепом, а комбайном, доить коров не руками, а механической дойкой. Молодежь часто бывает в городе и городскую культуру приносит в станицу. Поэтому и в станице она хочет иметь и свой театр, и библиотеку, и кино, и электрический свет. Не случайно, что, когда в пятилетний план было внесено строительство электростанции, об этом заговорила вся станица, а особенно молодежь. Они уже видят свою станицу не такой, какая она есть, а какой она будет… И я верю: если мы построим электростанцию, скажем, к весне будущего года, Усть-Невинскую уже в эту пятилетку нельзя будет узнать.
- Я тоже в это верю,- сказал Бойченко.- И я согласен со всем, о чем ты говоришь. Правильные, хорошие мысли… Но дело заключается не в одних только добрых желаниях…
- А я не только говорю…
- Правильно. Но тебе под силу и большее, нежели то, чем ты сейчас занимаешься. Ты вполне мог бы справиться с работой, скажем, председателя райисполкома. Говоря конкретно, мог бы заменить Федора Лукича Хохлакова.
- А Федор Лукич?
- Он давно просил подыскать ему смену. Старому казаку надо и отдохнуть и полечиться…
- С этой работой я не справлюсь,- твердо заявил Сергей.- Мне еще надо учиться. Ведь я же с первого курса ушел на фронт…
- Вот видишь,- с огорчением заговорил Бойченко,- смотреть на жизнь со стороны легко, а окунуться в нее с головой и тебе не хочется. После твоего ответа я не пойму, к кому же относятся слова: «Эй, фронтовики, засучивайте рукава!»
- И ко мне… И я, как вы видите, не сижу сложа руки, но учиться мне необходимо.
- Да, учиться каждому необходимо,- сказал Бойченко и умолк.
В просвете между двух гор лежала Усть-Невинская. Густо курились трубы, и на крыши, на сады, вместе с вечерними тенями, тонкой пеленой ложился сизый дымок.
Возле двора Тутариновых машина остановилась. Сергей поблагодарил Бойченко, просил зайти в дом.
- Тороплюсь,- сказал Бойченко, пожимая Сергею руку.- На обратном пути заеду. Ну, желаю успеха. А о том, что я тебе говорил, советую подумать.
- Хорошо, я подумаю.
Сергей постоял у калитки, подождал, пока машина выскочила на площадь и скрылась в сумерках, потом неторопливо вошел во двор.
Навстречу ему бежала Анфиса.
Глава XX
На глазах Анфисы блестели, слезы, и это поразило Сергея.
- Сестренка, что с тобой?
- И где ты так долго был?
- Да что случилось?
- Семен прислал сватов, а батя противится…- сквозь слезы говорила Анфиса.
- Семен? Вот оно что! Да ты не плачь, а расскажи толком.
Пробыв в поездке больше недели, Сергей даже и не предполагал, что в его отсутствие дома могут произойти такие важные события…
Случилось это в тот лунный вечер, когда Сергей гулял по бульварам Ставрополя. По станице, подымая пыль, прошло стадо, начинало смеркаться, хозяйки доили коров, а на пороге в доме Тутариновых неожиданно появилась бабка Параська, и не одна, а с дедом Евсеем. Ни Тимофей Ильич, ни тем более Ниловна не придали этому никакого значения: могло быть, что Параська и Евсей просто зашли проведать их. Хозяева любезно пригласили нежданных гостей в горницу и зажгли лампу, Евсей, высокий и сухой старик, с острыми и согнутыми, как у грузчика, плечами, молча снял шапку и перекрестился.
- Евсей Иванович,- приятным голосом заговорила Ниловна,- будьте ласка, садитесь, бога ради, на этот стульчик. А вам, Прасковья Ефимовна, вот эта табуреточка.
Евсей сел на стульчик, поставил между ног суковатую палку и сказал:
- Само собой.
После этого он сидел молча, только изредка поглядывая на жену. А Параська говорила и говорила, и не то что за двоих, а сразу за троих,- так и сыпала, так и сыпала словами, и ее речь текла такой удивительной скороговоркой, что записать ее не смогла бы даже самая опытная стенографистка.
Тимофей Ильич терпеливо слушал, задумчиво поглаживая усы, и никак не мог понять, к чему Параська заводит такой любезный разговор. Но как только словоохотливая старуха стала непомерно расхваливать своего квартиранта, рассказывая о его наградах, о скромности, о редком трудолюбии, Тимофей Ильич насторожился, догадавшись, по какому делу пришли к нему Евсей и Параська. Тимофей Ильич молча посмотрел на Ниловну тем проницательно строгим взглядом, который как бы говорил: «Ниловна, а погляди ты на нее… Сватать пришла».