Людей продолжали поедать и в последующие тысячелетия, о чем свидетельствуют анализы, проведенные недавно группой Ричарда Марлара и доказывающие присутствие человеческого миоглобина в кухонных горшках, найденных на территории нынешнего юго-западного Колорадо. Марлар обнаружил гемоглобин людей также и в человеческих копролитах — окаменелых испражнениях. Более убедительного доказательства существовавшей практики каннибализма найти было бы трудно. Стоит добавить, что Маэрту в то время также вряд ли были известны такие доказательства, как связь каннибализма и болезни «куру» на Папуа Новая Гвинея — вирусолог Гайдузек (d. carleton gajdusek) получит Нобелевскую премию за вскрытие такой связи лишь в 1976 году — через пять лет после выхода книги Маэрта. Прекратить эпидемию куру оказалось очень просто — власти Папуа Новая Гвинея строго запретили населению есть мозг умерших родственников. Болезни не стало. Недавние же исследования Саймона Мида и Джона Коллинджа из Центра изучения прионовых инфекций лондонского university college показали, что большинство людей обладают защитным геном MV, позволяющим не заразиться прионовыми инфекциями (куру) при поедании мозга. От куру умирали только те, кто такой защитой не располагал. «Комбинация mv доминирует у исследованных популяций во всем мире», — утверждает Мид. Так как ареал распространения таких генов покрывает четыре материка, ученые заключили, что это может быть своеобразным последствием естественного отбора при каннибализме.

Тезис Маэрта о том, что «поедание мозгов положительно влияет на умственные способности», тоже, по крайней мере, не случаен. Станислав Лем в «Summa technologiae», отмечая, что «сейчас каннибализм признают иногда творческим фактором антропогенеза» (отметьте: книга Лема вышла в 1967 году, до работ Маэрта и Поршнева, а Лем ссылается на уже существующие взгляды), объяснял такие теории так: «Итак, «изобретение каннибализма» явилось ускорителем умственного прогресса, поскольку из-за внутривидовой борьбы выживали только особи с наиболее сообразительным умом». Но Маэрт вкладывал другой, куда более биохимический смысл в свое выражение «Разум можно съесть!» Выражение это могло иметь смысл совершенно буквальный — ведь автор должен был знать о нашумевших тогда (и совершенно забытых сейчас) странных опытах с планариями. Эти эксперименты Джеймса Макконнелла (McConnel, 1962) из Мичиганского университета с червями-планариями стали примечательной страницей истории изучения памяти. В поисках вещества — носителя памяти — ученый экспериментировал с «обучением» планарий. В частности, один из вариантов таких опытов — скармливание необученным планариям массы, состоящей из тел обученных планарий. Планарии-каннибалы при этом обучались значительно быстрее контрольных. Макконнел и его сотрудники вырабатывали у планарий условную реакцию на включение лампочки, которое сопровождалось электрическим ударом. Поскольку планарии — это животные, пожирающие себе подобных, исследователи растирали в порошок обученных планарий и скармливали необученным. Черви-каннибалы, питавшиеся «образованными» сородичами, обучались быстрее и лучше тех, что питались «неграмотными», условные реакции на свет формировались у них гораздо быстрее. Далее — выделенная из планарий-доноров РНК вводилась планариям-реципиентам. При этом тоже был достигнут эффект переноса навыка. Сходные результаты были получены Макконнеллом в 1970 году на крысах. В ходе экспериментов планарий не только скармливали друг другу, но и нещадно резали на кусочки. Результат был тот же. «Планария — ходячая загадка и бесконечный повод для философских суждений на тему: «Что есть разум? — поражался профессор Глэдис Брейв тому, что обе половинки разрезанного червя помнят о пытках током, — когда память о негуманном эксперименте сохраняет червь, бывший головой планарии, это понятно, а вот когда все помнит червь, бывший, миль пардон, попой… Действительно, что есть разум?»

Итак, оказывается, никому ранее не ведомые черви-планарии могли, запоминать не только головами, но и задницами, а необученные крысы, получив в пищу мозги своих обученных собратьев, становились умней. Сенсации стали проверять во многих странах. И на этом, собственно, все и кончилось. Все сообщения на эту тему, вызвавшую довольно большой резонанс в 60-х, заканчивались фразой «опыты продолжаются». Вроде бы гипотеза РНК не прижилась, хотя с другой стороны, разрушая РНК с помощью рибонуклеазы, удавалось стирать всякую память.

Значит ли это, что в с вященном каннибализме действительно есть какие-то биохимические предпосылки? И только ли планарии навели Маэрта на такую мысль? В западном обществе, воспитанном на постулатах христианства, тема каннибализма всегда была предметом повышенного внимания богословов. Хоть и прикрытая эвфемизмами «хлебобога», она плотно рассматривалась Фомой Аквинским в «summa contra gentiles». Вопрос о воскрешения тела, волновавший св. Аквината, был так сформулирован Расселом: «Какая судьба должна постигнуть, вопрошает святой, того человека, который всю свою жизнь питался одним человеческим мясом и родители которого делали то же самое?». И такой животрепещущий вопрос Аквинат к радости христианской теологии благополучно разрешил. Вывод святого — да, «людоед может при воскрешении получить то же самое тело, даже если оно и не составлено из того же вещества, из которого тело его состояло в момент смерти». (Б. Рассел). Так же серьезно богословами рассматривалась и характерная для средневековья проблема — что происходит со «Священными Дарами», если их съели мыши. Падет ли на мышей благодать Божия? Ведь мышь вкусила «Тело Христово». Не превратится ли мышь прямо по Булгакову в Шарикова-Мышникова? При такой вере в пресуществление не удивительно, что христиане относятся с пиететом каннибализму и сегодня. «Для нас, иудео-христиан» — утверждает Мишель Турнье, — «каннибализм и евхаристия … этапы одного, единого, устремленного вверх пути». Задавшись вопросом: «в чем же различие между евхаристией и людоедством?», Турнье приводит ответ ортодоксального теолога Оливье Клемана: «В том, что каннибал ест мясо мертвое, причащающийся же христианин приобщается к истине живой». Это отнюдь не странно. «Христианин, который размышляет о святых тайнах, естественно приходит к мысли, что он тоже каннибал», — писал явно сочувствующий христианству самый знаменитый в мире религиовед Мирча Элиаде, проникнувшись литургией и вспомнив о своих «православных корнях».

Подобными мыслями также прониклись почти все известные маньяки. От Альберта Фиша, воспринимающего поедание тел жертв и питье их крови как «Святое Причастие» (Шехтер Х., Эверит Д.) до священника Джека Уэйна Роджерса — «хирурга» и каннибала. От африканского священника-каннибала Уилберфорса до американского священника-каннибала Гэри Хейдника, от африканского императора и «13-го апостола Христа» Бокассо, причащавшегося подданными, до нашего православного Чикатило, который отгрызал в жажде «Святого Причастия» жертвам губы, уши, половые органы и съедал их. Ничем не хуже недавний немецкий каннибал Армин Мейвес. В нашей прессе о религиозных подоплеках дела не сообщалось, отмечалось только, что старший брат каннибала, Вольфганг, — священник из Берлина. Западная пресса была менее щепетильна и об акте каннибализма расспросила подробно. «С каждым куском его плоти я проникался им. Это было как Святое Причастие» — откровенничал Мейвес а интервью. Профессор Килани из Института антропологии Лозаннского университета, обсуждая разницу между Чикатило и Мейвисом, высказался прямо: «каннибальские импульсы прочно присутствует в нашей культуре и структурирует наше воображение. … вспомните … о христианстве». Случайно ли К. Райкова, всемирно известный чешский психиатр, задавалась вопросом: «Почему все до единого сексуальные маньяки, насильники и убийцы, мои бывшие пациенты, столь набожны? — спрашивала я себя. — Не коренятся ли их сексуальные перверсии в том религиозном учении, приверженность к которому они демонстративно подчеркивают, и в самом нашем христианизированном обществе?»