Конечно, подключили врачей, но те никаких причин не нашли. Списали на особенности психики и махнули рукой. Вера все слышала и понимала, подчинялась старшим и игнорировала ровесников. Она откликалась на просьбы, но могла даже не шевельнуться, если у нее над ухом взрывали хлопушку. Вера рано научилась читать, а восьмилеткой пришла на занятия по борьбе, да так там и осталась. Тренер попался хороший, знающий кое-что из восточных единоборств. Вера оказалась внимательной и талантливой ученицей. Нередко они оставались в спортзале вдвоем, и долго, час-полтора двигались в унисон. К тому времени о происхождении Веры забыли, а сама она рассказать, разумеется, не могла.
В двенадцать лет она переводила тексты с английского и немецкого, защищала честь школы на соревнованиях по борьбе и продолжала молчать. В четырнадцать выбрала самого умного и красивого одноклассника — в старших классах уроки для детдомовских и домашних детей проходили совместные, — и пришла к нему ночью, когда родители были в отъезде. Парадоксальным образом именно в эту ночь он забыл запереть дверь, правда, устройство замка к такому располагало. Его настолько поразило поведение Веры, что все обошлось без единого слова. Она ушла на рассвете. Стояла зима. Он потом вспоминал это как сон про японскую гейшу, про восемнадцатый век. Вера не подходила к нему ни раньше, ни позже. Она всегда была в одиночестве, это ее устраивало. Она могла вписаться в любую группу людей, если то, чем они занимались, ее интересовало, но держалась в сторонке. Ее не прогоняли: еще бы, немая, и к тому же красивая. Она сдавала экзамены в письменном виде, в том числе и в университет. Но даже там друзей у нее не завелось, как и любимого человека. Она не стеснялась своей немоты, напротив — она могла ничего не объяснять. Она сама выбирала мужчин и приходила, когда они оставались одни. Те, кто пытался продолжать отношения, натыкались на удивленно-отстраненный взгляд: мол, мы не знакомы, и вряд ли сможем общаться. Но о ней почти не говорили плохого. О ней предпочитали сочинять сказки.
Профессор заметил ее еще в школе и помог поступить. Тренер по борьбе и он — единственные люди, с кем она общалась подолгу. Другие мужчины, более молодые, следовали за ней. Этим она позволяла вести. Но они умудрялись угадывать и предлагать то, что ей нужно. Профессор уловил желание Веры писать одну работу в соответствии с университетским порядком, а другую — для себя и близких по образу мысли людей. В любом случае, методы современной науки не позволяли исследовать то, что хотелось. Статьи, которые под фамилией Веры, придуманной в детском доме, публиковались в журналах, почти не имели к ней отношения. Но еще были те, что хранились в библиотеке Монастыря. И я надеялась когда-нибудь до них добраться.
Запись сорок девятая
— Вставайте! — Старший Монах в темноте между нами печатал шаг совсем по-военному, хотя обычно ходил бесшумно. На мгновение спальня показалась казармой. Было, наверное, около трех часов ночи. К этому времени все успели глубоко уйти в сон, и реальность выглядела его продолжением.
Оттого все поднимались молча, собирали рюкзаки, по лестнице стекали на улицу, под небо со звездами. Столпились на поляне перед зданием. Высокий профессор стоял поодаль — над самым обрывом. Веру я не нашла.
Никто не разговаривал. Вещи лежали на вытоптанной траве рядом с хозяевами. По команде мы были готовы все подхватить и пойти, куда поведут. Но монахи как будто ждали. Так прошло пять, десять, пятнадцать минут. Мы не возмущались, успевшие привыкнуть ко всему. Правда, поначалу напряженные и готовые к неожиданностям, теперь мы расслабились. Джей достала расческу, чтоб причесаться. Костя вертел в руках сигарету, но закурить не решался. Пахло лесом и немного рекой.
Лучше всего было смотреть вперед, за обрыв, куда, по всей видимости, лежал наш путь. Два округлых, как бока гигантских спящих животных, склона перекрывали один другой и в темноте слились, образуя впадину, в которой покоилось небо. Его часть — та, что ближе к земле — почему-то выглядела немного светлей остального. Я попыталась вспомнить, где восток. Кажется, солнце всходило справа. Значит, я смотрела на север, но тогда откуда там свет? В бледнеющей тьме я даже углядела некую желтизну, и показалось, что цвет меняется исключительно из-за моего внимания к тому месту.
Еще немного, и я бы спросила монахов в чем дело, но не успела — неожиданно пошатнулась, задела кого-то, вскрикнула — и не я одна! Очередной подземный толчок заставил упасть. Я оказалась на четвереньках, запястье запуталось в лямке, я дернула руку, земля вздрогнула еще раз, и я налетела головой на чей-то рюкзак — а там под тканью было что-то твердое: больно до слез. Я зажмурилась, боль пересилила страх, я сообразила, что лучше не вскакивать, больше не упаду… надеюсь. Вдруг настала тишина — крики и дрожь земли как отрезало. Потянуло прохладой. Я отпихнула рюкзак — удивительно, он ни на кого не наткнулся, — а в следующую секунду осознала, что осталась совершенно одна.
Вид звездной горной ночи вокруг по-прежнему был прекрасен и строг.
— Черт! — громко выругалась я, поднимаясь и отряхивая ладони, а затем и коленки.
Либо я на пару минут потеряла сознание, либо я сплю… я чувствовала, что ни то, ни другое.
Звать кого-нибудь показалось мне глупым. Все выглядело так, будто я сюда одна и пришла. И одна тут жила. Единственный рюкзак на траве оказался моим, а головой я ударилась об алюминиевую плоскую фляжку в кармане.
— Прекрасно! — произнесла я погромче в надежде, что на меня обратят внимание.
Разумеется, этих гор я почти не знала. Лоб болел, ладони саднило. Свечение впереди… нет, ничего в знакомой впадине не светилось. Хорошо, хоть дом за спиной остался на месте. Уснуть я бы сейчас не уснула, но и идти куда-нибудь было бессмысленно. Для начала я решила обследовать здание. Странно, что я не испугалась, не взвыла от внезапного одиночества, не стала бегать по поляне в поисках знакомых. Я только разозлилась — непонятно на кого, может, на себя саму.
Мне было не до размышлений, что же произошло. Требовалось сориентироваться и на всякий случай позаботиться о собственном будущем. Кто знает, вдруг эта пара толчков — предвестник большого землетрясения?
Однако, когда я зашла в дом, то первым делом заметила: ничего из вещей не упало.
Хотя толчкам оказалось под силу свалить меня с ног.
Я нашла еду, одежду, одеяла, газовую горелку и баллоны к ней. Работал водопровод.
Я не знала, насколько мне этого хватит. Я решила посвятить день исследованию местности. Мне казалось, я могу дойти до тех гор и посмотреть, что за ними, а к вечеру вернуться. Сна не было ни в одном глазу. Светало. Я прикинула, получится ли у меня добраться до Монастыря. Еще в детстве я неплохо ориентировалась в лесу, почему бы не здесь? Но пока меня пугал поход длиной в несколько дней. Моя ненормальная реакция на события последних часов тревожила еще больше. Я слишком хорошо знала, что делать, несмотря на незнакомые, практически, места. Я ни на кого не рассчитывала, хотя собиралась искать людей. Я здесь осталась одна будто бы по договоренности, будто бы добровольно.
Скрипнула половица. Осталась одна?
Стоя в большой пустынной комнате на первом этаже у окна, я обернулась. Он был возле двери, тень окутывала его, но я узнала. Парень из прошлого, где профессор лет на двадцать моложе, за окном идет снег, а слушатели внимают загадочной истории про странников. Он отвел черные прямые волосы со лба. Невысокий, не намного выше меня. Темноглазый. Похожий на брата, которого я никогда не имела.
Несколько дней назад мы с ним стояли по разные стороны стекла и не верили своим глазам. Сегодня нас ничто не разделяло.
— Тебе тут нравится? — спросил он без предисловий.
Я пожала плечами. Меня все устраивало — в том числе и его манера обращения, словно мы жили тут вместе уже давно. Может, и жили, — равнодушно подумала я, — только до этого я в своих воспоминаниях не дошла.