— А что, похожа?

— Симпатично, — ответил мафиозо после небольшой паузы. — Только хмурая она у тебя какая-то. Наша-то... женщина веселая.

Художник прищурился. Выражение лица на портрете хорошо подходило человеку, которого вот-вот зарежут, но для «веселой женщины» требовалось нечто другое.

— Сейчас увеселим, — сказал Лео с преувеличенной уверенностью.

«Весь портрет переписать не успею. Лоб? Морщины подтереть — и покатит! Глаза?.. Слишком долго. Губы! Нужна улыбка!»

Да Винчи лихорадочно стирал грустный рот и параллельно пытался улыбнуться в зеркало. Он растягивал губы в широкой, как испанский тесак, ухмылке. Изображал улыбку тонкую, как стилет. Распахивал рот широко, обнажая крепкие, как метательные ножи, зубы.

Словом, каждый раз получалась гримаса, достойная его сторожей-уголовников.

— Мя-а-а-ау! — Бес амплитудно зевнул, облизнулся и...

— Вот! — Леонардо умоляюще сложил руки. — Вот она, улыбка! Котик, солнышко, не шевелись!

Бестолоччи величественно моргнул, но остался недвижим.

Художник схватил кисти в обе руки, спохватился, отшвырнул одну из них и принялся писать вслепую, не отрывая взгляд от улыбающейся кошачьей морды.

— Не шевелись! — бормотал он. — Радость моя! Котичек! Я тебя всю жизнь буду... все что хочешь! Сам буду мышей ловить, только не двигайся. Какая улыбка!

Кот да Винчи не двигался. Он сидел на подоконнике спиной к звездам и улыбался.

И никто, ни один человек в мире, не знал, что означает эта таинственная, эта неуловимая, эта многозначительная улыбка.