— В самом деле, — с интересом сказал капитан. — А где же, по-вашему, можно?

— Прежде чем вести к самолету, мы собираем пассажиров каждого рейса в накопителях. Это такие будки на перроне, похожие на клетки, — все летали, и все знают. Как наберется в накопителях достаточно пассажиров, дежурная запирает входную дверь и открывает дверь на поле. Теперь следите. Ваш пассажир вышел на платформу. Как он хоть выглядит?

— Пограничник, — кратко объяснил Зенич. — По званию — ефрейтор.

— Пограничник, значит? — удивился руководитель полетов. — В общем, так. Из накопителя он не убежит. Он там, как в клетке. Проход на поле узкий. Там и надо брать.

— Разумно, — согласился Зенич. — Принимается.

— Разрешите, — просяще протянул практикант, и капитан понял.

— Товарищ Емелин, отдаю его вам, — сказал он.

— Хорошо, — озабоченно сказал Емелин.

— Вы вдвоем, — продолжал Зенич, — находитесь у выхода из накопителя со стороны поля. Хотя нет, так будет заметно. Вы войдете внутрь вместе со всеми, а выйдете обязательно перед ним. Он не должен сделать по полю больше шага. Машину мы поставим на поле, неподалеку от выхода, и возле нее буду находиться я. Лейтенант Гетьман страхует нас со стороны вокзала.

Гетьман кивнул.

— Не ставьте свою машину, — предложил Гуляев. — Поставьте мою — будет естественней. У меня «уазик» с радиостанцией и со всеми аэрофлотовскими атрибутами. Тут уж никаких сомнений.

— Принято, — сказал капитан. — Вы, Василий Ильич, случайно, не дружинник?

— Я свое отдружинил, — отвечал руководитель полетов. — Просто я старый.

— Тянуть не будем, — заключил Зенич. — Занимаем исходные позиции. «Пассажиры» — на перрон. Вы, товарищ Гетьман, с ними. Мы с Василием Ильичом едем на поле. Василий Ильич, давайте посадочку.

Гуляев взял микрофон, включил радиостанцию и, подождав немного, сказал:

— Здесь РП-1. Алма-атинскому посадку. Вылет по моему разрешению.

— Понял, — просипело в динамике.

— Пойдемте, — пригласил руководитель полетов. — Сейчас объявят посадку.

— Идите, — сказал капитан, обращаясь к Емелину с практикантом.

«Правильно ли ты поступил, доверив им это? — спросил он себя. — Практикант и вчерашний практикант — ты рискуешь. В подобных ситуациях всегда надо ставить на себя. И все-таки ты прав. Наступает в жизни человека момент, когда его надо обязательно выпускать в первую линию атаки. Без этого он так навсегда и останется «молодым человеком». Разве мало ты видел таких людей? Нам нужны крепкие парни. Нам нужно очень много крепких парней. У нас еще столько черновой работы! Нам самим не справиться».

— Идемте, — повторил Гуляев.

Они вышли из здания, в котором размещались диспетчерские службы. Дождь кончился, но о нем напоминали лужи под ногами, тусклое мерцание мокрого бетона на летном поле и пронизывающее ощущение сырости. Слева сверкало здание аэровокзала. Оно не казалось теперь ни воздушным, ни легким. На расстоянии полукилометра от того места, где находились Гуляев с Зеничем, смутно угадывались силуэты реактивных машин. И там, где последняя в этой череде пересекала небо, проглядывали звезды.

Руководитель полетов вывел «уазик» на поле, но почему-то не поехал к вокзалу. Он взял вправо и, только забравшись далеко в глубь поля, повернул параллельно зданию.

— Куда мы? — поинтересовался Зенич.

— У нас для наземного транспорта на поле строго определенные маршруты, — пояснил Гуляев.

— Даже в такой ситуации? — ехидно спросил капитан.

— В любой, — не меняя тона, ответил руководитель полетов. — Не волнуйтесь, — прибавил он. — Мы успеем.

Они успели. Когда Гуляев притер машину к барьеру, отделявшему перрон от поля, загромыхали репродукторы.

— Объявляют посадку, — сказал Гуляев.

Что объявляют, разобрать было невозможно, но было видно, как пришла в движение толпа, запрудившая перрон. Девушка в синей форме, стоявшая у входа в накопитель, тщетно пыталась навести порядок. Найти в этой мешанине Емелина с практикантом было невозможно. Цырина капитан тоже не видел. Ему показалось, что где-то на заднем плане мелькнул Гетьман. Из темноты вылетели и встали у накопителя вагончики.

— Когда долго нет рейсов, всегда так, — сказал Гуляев. — Вы его видите?

— Нет.

Было хорошо видно, что вход в накопитель уже закрыли и что пограничника внутри нет.

Потом открыли наружную дверь — Зенич придирчиво осматривал каждого, кто выходил и садился в вагончики.

Забрав всех, вагончики уехали.

— Сейчас они вернутся за второй партией, — сказал Гуляев. — Может, тот, кого вы ждете, выглядит как-то по-другому?

— Не должен, — с досадой сказал капитан.

Он прекрасно понимал, что ничего страшного не произошло. Что Цырин не сунется в толпу. И все-таки отсутствие его здесь, в расчетной точке, беспокоило Зенича.

Цырин пришел. Появился из-за здания вокзала с чемоданом в руке. У накопителя остановился, оглядываясь. Спросил о чем-то девушку-дежурную. Выслушав его, девушка кивнула. Он улыбнулся, отвернув лицо к зданию вокзала, с крыши которого перрон освещали прожектора, и Зенич узнал его. Капитану даже показалось, что он видит царапину на горле. Но он не был уверен, что видит ее на самом деле.

«Вот и все, — сказал он себе. — Вот и все».

Переложив из руки в руку маленький коричневый чемодан, Цырин вошел в клетушку. Пропустив вперед какую-то старушку, за ним последовал практикант. Метрах в трех сзади держался Емелин.

— Пошел, — сказал Зенич, осторожно открывая дверку.

— Я его вижу, — спокойно сказал Гуляев. — Я вас понимаю, но подождите, пока подойдут вагончики. Отсюда вы его лучше видите, а он вас не видит. Он в клетке. Он никуда не денется.

Подъехали вагончики. Дежурная открыла дверь на поле. Емелин вышел перед Цыриным, замедлил шаг, преграждая ему путь к вагончикам. Когда же «пограничник» попытался его обойти, сзади вынырнул практикант и подхватил под руку, а лейтенант под другую и неторопливо повели в темноту. Сзади шел Гетьман. Никто ничего не заметил, не оглянулся даже — Зенич все хорошо видел. «Неплохая работа, — отметил он, — на четверку. Но учтите условия».

Капитан дождался, когда Цырина подвели к машине, и только тогда тяжело спрыгнул на бетон и очутился с ним лицом к лицу. Он хотел спокойно рассмотреть его, но спокойно не получалось. Цырин стоял перед ним, растерянный и бледный, почти мальчик с виду, и в правой руке у него был маленький коричневый чемодан.

— Наденьте ему наручники, — сказал Зенич практиканту. — Посадите в кузов.

«Вот и встретились, — подумал капитан. — А надо держать себя в руках. Я еще, чего доброго, врежу ему разок, а потом мне за это врежут. Вот он стоит, беспомощный такой, и видит меня впервые. А я его перед собой вижу долго. Целый день. Он свое получит. Он получит все сполна. Но он получит все по закону. А я не могу ему врезать. Я его нашел и даже не могу ему врезать. Но за то, что я нашел его на день позже, врезать надо мне. Где-то мы упускаем. Что-то очень важное. И расплачиваемся за это. Всеобщая любовь — что может быть лучше? Но прежде чем возводить ее в ранг государственного устройства, надо точно знать, не найдется ли среди «любящих» некто способный проломить тебе череп маленькой заводной ручкой на тридцать восьмом километре Окружного шоссе».

— Товарищ капитан, здесь деньги, — закричал практикант.

Голос его вывел капитана из оцепенения. Все закончилось, но не было радости, и Зенич, как всегда в подобных случаях, спрашивал себя: «Почему? Это потому, что все кончилось очень быстро и я устал, — решил он. — Ничего не кончилось, — сказал он себе. — Держись крепче. Ничего еще не кончилось».

— Товарищ капитан! — снова позвал практикант.

Зенич подошел. Практикант с Гетьманом и Емелиным рассматривали содержимое чемодана. Гуляев по-прежнему сидел в кабине.

— Закройте чемодан и поставьте в машину, — сказал капитан строго.

Практикант поспешил выполнить приказание.

«Странно, — подумал Зенич, — целый день вместе, а я даже не знаю, кто он. Он старался, а я даже не знаю, как его зовут. Но зато я знаю все о том, кто сидит в кузове в наручниках. Все хорошо. Все так и должно быть».