Теперь он уламывал Верещагина – с уверенностью опытного уламывателя: «Свадьба без вас – это не свадьба, потому что она благодаря вам».

«Пошли!» – сказал Верещагин, и на душе у него стало совсем хорошо – его и уламывать-то не надо было, единственное, чего ему недоставало сейчас для полноты счастья, так это именно свадьбы, и вот, пожалуйста,- как все хорошо складывается.

«Пошли»,- сказал он и вскинул над головой алый флаг.

Так они и двигались по улице – Верещагин с флагом и парень, презревший физиологию. «А долго идти?» – спросил Верещагин, хотя ему было все равно, он и час, и два, и три мог бы прошагать, он и сутки пер бы навстречу этой свадьбе, хотя, конечно, нелегко знаменосцу – и древко массивное, и алое полотнище, плещущее на ветру, из толстого натурального шелка, получаемого путем обкрадывания маленьких желтеньких гусениц, называемых, в виде компенсации за грабеж, довольно красиво, по-латыни: Платисамия цекропия – рвется из рук.

А теперь притча о гусенице. Или, скорее, басня.

Полз червяк, а навстречу ему – гусеница. Посмотрел червяк на нее и говорит: «Ты мне подходишь. Давай жить вместе».- «Давай»,- сказала гусеница, и стали они жить вместе. Вместе играть, вместе ползать, вместе вести разговоры о жизни. «Как хорошо я ползаю! – похвалялся червяк перед гусеницей.- Не правда ли?» – «Правда,- соглашалась гусеница. – И я тоже хорошо ползаю, разве не так?» – «Хорошо, – подтверждал червяк.- Недаром я тебя выбрал в спутницы жизни. Мы оба с тобой рождены очень хорошо ползать, поэтому и подходим друг другу».

Но иногда червяк заползал в землю, и гусеница, скучая, ждала, когда он выползет обратно. «Мне тоже очень хочется куда-нибудь заползти,- жаловалась она червяку, когда тот возвращался к ней. – Только в землю я не умею».

«А куда ты умеешь?» – спрашивает червяк. «Не знаю,- вздыхала гусеница.- Чувствую, что умею, но куда – не знаю».- «Может, ты в небо заползать умеешь? – шутил червяк и громко хохотал: мужчины любят высмеивать тех, кто уступает им в хитрости, силе или уме.- Если не умеешь заползать в землю, как я, то, может, в небо?» – повторял он полюбившуюся шутку и хохотал еще громче, гордясь собой и даже однажды высказавшись в том духе, что он-де сделал гусенице большое одолжение, взяв ее в спутницы жизни, то есть осчастливил, и что она должна ежесекундно помнить, кто он – умеющий заползать в землю, и кто она – не умеющая, и ценить его дружбу, как большой, незаслуженный и даже расточительно-несправедливый подарок судьбы – выше всего ценится, полагал он, то, что досталось несправедливо.

Гусеница очень переживала от этих упреков и старалась во всем угодить своему червяку, а тот, возгордясь еще больше, стал заползать в землю все чаще, чтоб унизить подругу демонстрацией умения ей недоступного. Однажды он заполз в землю на всю ночь, а когда утром выполз, гусеница ему сказала: «Пока я спала, дожидаясь тебя, мне снился сон, будто я умею заползать, и теперь я знаю куда».- «Куда же? – спросил червяк.- В землю ты не умеешь, значит, выходит, все-таки в небо?» – и он снова захохотал этой своей постоянной шутке. Он так привык хохотать над нею, что уже смеялся даже одному только выражению: «В небо». Оно действовало на червяка так, как если бы его щекотали в пятку, которой у него не было. «Нет, не в небо»,- ответила гусеница. «Так куда же?» – спросил червяк. «В саму себя»,- ответила гусеница. «В саму себя? – переспросил червяк и прямо-таки покатился со смеху – если от выражения «в небо» он хохотал, словно его щекотали в пятку, то от выражения «в саму себя» – будто под мышкой, которой у него тоже не было.- В саму себя даже Великий Король Всего Ползающего не умеет заползать,- сказал он.- Он однажды попытался, но, проглотив только кончик хвоста, выплюнул его обратно».

«А мне приснилось, будто я могу»,- виновато сказала гусеница и с этого дня стала молчаливой, задумчивой, меньше восхищалась умением червяка заползать в землю, меньше играла и совсем перестала есть. «Баба и есть баба,- отреагировал на эту перемену червяк.- Дурью мается».

Но вот однажды утром он подполз к гусенице и увидел, что она плетет вокруг себя сеть из тонких блестящих нитей, которые неизвестно откуда взяла. «Что ты плетешь вокруг себя?»- спросил он удивленно. «Не знаю»,- ответила гусеница и продолжала плести – сеть становилась все толще и непрозрачнее. Увидев это, червяк беспокойно закричал: «Прекрати! Зачем ты это делаешь? Ну-ка марш обратно, пойдем играть, я буду заползать в землю, а ты восхищаться моим умением».- «Не могу,- грустно ответила гусеница, она сама испугалась своих действий.- Видно, мне так на роду написано».- «На роду? – закричал червяк.- Написано? Какие глупости ты плетешь!» – «Это не глупости,- ответила гусеница, голос ее звучал теперь еле слышно, так как она совсем заплелась.- Я плету кокон, вот как это называется».

И все. Больше она не разговаривала, превратилась в куколку, замерла – будто и нет ее. «Ну и подружка у меня,- недовольно подумал червяк.- С придурью и капризами. Ушла, видите ли, в себя». Но никого другого поблизости не было, и червяк решил ждать свою подругу. «Ведь когда-нибудь она вылезет обратно,- думал он.- Станет по-прежнему угождать мне и восхищаться моим умением заползать в землю». Думал он так, думал и вдруг видит: лопается кокон. «Слава богу,- обрадовался он.- Образумилась наконец-то, обратно, назад рвется». И подполз поближе, подумав еще: «Соскучилась, небось. Не может без меня, ха-ха!» А кокон тем временем совсем развалился, и гусеница вышла на свет божий. «То-то,- сказал ей червяк.- Говорил тебе, никакого толку заползать в себя нету. Идем, лучше я покажу, как научился за это время по-новому заползать в землю. Еще быстрее, чем раньше… Только что это у тебя за гадость на спине?»

«Прощай,- сказала гусеница.- Больше мы с тобой никогда не будем вместе, и даже пути наши не пересекутся».

И тут вдруг червяк увидел, как за спиной у подруги распрямились два огромных крыла, взмахнув ими, она стала подниматься все выше и выше. «Уползла-таки в небо,- изумился червяк.- Вот тебе и на!»

А говорят еще, будто рожденный ползать летать не может.

Вот такая притча о гусенице. Или, вернее, басня. А еще точнее: о бабочке.

«Куда это ты меня привел?» – спрашивает Верещагин у парня. Они стоят перед дверью, на которой написано, что там внутри – диетическая столовая, обслуживающая посетителей с девяти утра до шести вечера. А сейчас уже почти семь. «Куда ты меня привел?» – спрашивает Верещагин и смотрит на парня подозрительно-подозрительно.

Им вдруг овладевает мания величия. Он думает о том, что неплохо бы обзавестись парочкой телохранителей – пора бы уже соответствующим органам позаботиться, проявить расторопность, прикрепить к нему двух дюжих преданных молодцов, смотрящих в оба, когда его, Верещагина, заводят в разные подозрительные места.

Парень торопливо, обидчиво, оправдываясь как бы, разъясняет, что свадьба у него масштабная, народу – тьма: родственники, друзья – разве в квартиру они влезут? – поэтому сняли на вечер столовую, не он первый, не он последний, так всегда делают, такая традиция укоренилась за последнее десятилетие; например, сестра выходила замуж семь лет назад и тоже снимала предприятие общественного питания, только не диетическую столовую, а кафе «Березка» – это в кого из нынешних молодых супругов ни ткни, все они сочетались или в диетической столовой, или в кафе «Березка»; правда, некоторые еще в «Ветерке».

Верещагин сосредоточенно слушает, согласно кивает: это верно, о такой традиции он слышал, аргументация у парня довольно убедительная, но Верещагин стреляный воробей, его на мякине не проведешь – «Свадьба, значит? – говорит он и разоблачительно усмехается.- Когда ж это ты успел? Еще днем бежал за моим троллейбусом, чтоб спросить – жениться тебе или нет, а вечером уже свадьба, да?» – «Это же не сегодня я бежал! – восклицает парень, сильно удивленный.- Это же четыре дня тому назад было! Вы вспомните получше!»