Мы попрощались, потом долго все молчали.
Почему именно такой человек не может обратиться к совести людей, здоровых людей, которые не знают, что такое проказа?
— Этот человек еще может поправиться, совершенно выздороветь, — спустя минуту сказал Риос, — но в тот мир, за оградой, он не вернется. Он хочет и дальше продавать здесь своим клиентам гвозди и сахар. Это не апатия и не утрата энергии. Когда-то он был судьей и теперь боится, что здоровые люди будут всегда избегать его, даже если бы он принес десяток справок о том, что он уже не прокаженный!
В лепрозории Санта-Исабель среди больных около тридцати детей. Мы увидели здание, где они регулярно собираются для обучения. Учитель — прокаженный.
— Вы, наверное, удивитесь, узнав, что здесь, в самом лагере, несколько раз в год происходят маленькие торжества, на которые приглашается оркестр из Сапукая. Да, да, здоровые люди приносят сюда немного музыки для больных. Они играют на открытой площадке на определенном расстоянии от слушателей. В этом мужества больше, чем отправиться с оружием в окопы.
— Вы говорили, доктор, что в лагере около четырехсотпятидесяти прокаженных. Вероятно, они рассеяны и по более отдаленным жилищам, которых мы не видели…
Риос некоторое время помолчал.
— Вы правы, — сказал он затем. — Совсем рядом, позади, за этим гребнем находится маленькое отделение с несколькими десятками весьма тяжелых случаев. Однако я не советовал бы вам туда ездить. Это, как правило, неизлечимые случаи.
— А не можете ли вы по крайней мере сказать, какова в лагере смертность?
— Когда я пришел сюда, здесь умирало ежегодно около шестидесяти больных. В прошлом году на излечение поступило около тридцати человек. За то же время умерло девятнадцать больных. Если вас будут интересовать цифры за прошлые годы, я вам скажу их по картотеке в канцелярии. В этом году принудительно сюда были доставлены всего трое больных. Несколько лет назад добровольно сюда никто не шел.
— Доктор, какие лекарства здесь больше всего употребляются?
— К сожалению, это не всегда промин или диазон. Дело в том, что почти все больные живут здесь на собственный счет. Государственных средств недостаточно для того, чтобы сделать лечение бесплатным. Нельзя забывать, что оба новых лекарства очень дорогие и мало кто из больных может позволить себе эту роскошь. Ста пилюль диазона хватает месяца на два. Стоят они двадцать четыре гуарани. Впрыскивание промина еще дороже. Мы вводим его ежедневно, кроме воскресенья, в течение двух недель, третью неделю больной отдыхает. Двадцать пять таких ампул стоят шестьдесят гуарани…
Практикантка на почте зарабатывает 15 гуарани в месяц, чиновник, у которого несколько лет стажа, — 30, впоследствии 40 гуарани.
Только приблизительно седьмая часть жителей Санта-Исабель имеет достаточно средств для покупки лекарств, которые служат хоть каким-то тормозом автомобилю, падающему в пропасть. Остальные же живут, видят, могут говорить, двигаются и… умирают. Это только потому, что чаулмугровое масло и его соединения дешевле, чем промин и диазон.
У них нет средств, чтобы вмонтировать в механизм своей мчащейся к гибели машины еще и заднюю передачу, которая позволила бы отъехать от границы смерти назад, на цветущий луг здоровья, на корабль жизни.
— Для полного излечения новыми лекарствами достаточно двух-трех лет.
Человеческая жизнь стоит 25 тысяч крон.
Слова доктора Риоса переплетаются у нас в голове с астрономическими бюджетами на содержание армии. Сколько диазона можно купить за один бомбардировщик, сколько промина за атомную бомбу?
В Санта-Исабель люди бессонными ночами подсчитывают, сколько бы им понадобилось гуарани для того, чтобы выйти за ворота, на которых висит замок и которые здоровый человек открывает, обернув руку куском бумаги.
В генеральных штабах подсчитывают, во что обойдется смерть здоровых людей, и не желают даже знать, что человечество вот уже три тысячелетия ломает голову над проблемой проказы.
Педро запер вторые ворота, Риос включил первую скорость и дал газ. А потом произнес, как бы раздумывая о последних словах:
— Вы возвращаетесь в мир живых. За вами мир мертвых…
ТАМ, ЗА РЕКОЮ, — АРГЕНТИНА
Пленительно волшебство географических карт.
Сидишь над пестрой палитрой зелени, желтизны, синевы, пронизанной линиями, вытканной буквами и обозначениями, и вдруг чувствуешь, будто под ногами у тебя запела дорога. Рюкзак подпрыгивает за спиной, в голове начинают отдаваться удары вагонных колес, мысленно слышишь, как рокочет мотор. И тогда карта перестает быть мертвой бумагой.
Въезжая в чужой город с планом, развернутым на коленях, вы похожи на сброшенного с самолета парашютиста. Скомкали шелковый парашют, засунули его в канаву — и на ближайшем углу рассматриваете: таблички с названиями улиц. Вправо, влево, восемь домов прямо, пятнадцать налево, пересечь железнодорожную линию, затем миновать еще двадцать кварталов — и вы на месте. Если вы ходите или ездите с планом, то чужой город вскоре перестает быть вашим врагом, и даже через год вы не забудете, по каким улицам прошли.
Карты похожи на людей.
Иногда они чересчур многословны, точно гиды: у вас закружится голова, и вы должны будете отдохнуть от них.
Иногда они строги, как дипломаты по отношению к журналистам: безуспешными будут ваши попытки выжать из них хотя бы одно лишнее словечко. Они могут быть откровенными и не только рассказать вам о том, следует ли идти на юг или на север, но и доверительно шепнуть, где вы сумеете хорошо выспаться, откуда сможете послать телеграмму, где вам удастся напоить своего изнуренного коня, на какую высоту будете карабкаться и где встретите древние раскопки. Они бывают таинственны, окутаны флером Сибиллы или покрыты белыми пятнами с надписью «hic sunt leones». Порою они коварны — открывают вам одно ответвление дороги влево и утаивают другое — вправо. Подчас преданны, словно собаки, сопровождающие слепца с белой палкой. Иногда карты лгут, предлагая свои услуги, притворяются; иной раз они жадны, как Гарпагон; иной раз щедры, как сказочные короли.
Самые же опасные те карты, которые много обещают, но выполнить обещанного не могут.
Такие карты вроде простачка, что купил себе лотерейный билет и наперед делит выигранные миллионы между своими ближними. Только этот простачок иногда умеет быть изощренно жестоким.
Пленительно волшебство карт.
Если, путешествуя вокруг света, вы получаете новую карту, то радуетесь ей не меньше, чем ребенок, которому положили под елку губную гармошку. Столь приятные сюрпризы ожидают вас не только в филиалах различных автоклубов, но и в рекламных отделах фирм, чьи эмблемы— «Caltex», «Shell», «Esso» и им подобные — светятся вдоль дорог. Эти фирмы поддерживают туризм и заинтересованы в том, чтобы на их бензине люди ездили повсюду, где только возможно.
А также — и где невозможно.
Но у некоторых карт есть неприятные особенности. На них не размокает бумага в тех местностях, где идет дождь. Они скромно молчат как раз там, где есть болото, трясина или песок. Красная либо черная линия на них не прервется сама собою, если где-нибудь на соответствующем участке дороги провалится гнилой мост.
Они руководствуются тем принципом, что у Писарро, мол, тоже не было дорожной карты перуанского автоклуба, тем не менее в Лиму он все же попал.
Когда при посещении аргентинского автоклуба мы похвастались, что намерены ехать по территории Аргентины до самого Асунсьона, а затем свернуть на восток, к Рио-де-Жанейро, нас встретили признательным пониманием. Нам бесплатно дали пачку подробных карт каждого стокилометрового участка, на которых было нанесено все, что только можно. Источники питьевой воды, повороты, кратчайший путь через любой город, живописные участки дорог, ремонтные мастерские, кладбища и сведения о том, в какой деревне сколько жителей, можно ли там достать бензин, номер телефона местного отделения автоклуба и есть ли в окрестностях какие-либо достопримечательности.