— Упал, — объяснил он усатому человеку, торговавшему шляпами и сумками.
— Бывает, — согласился человек.
У сидящего по-турецки возле баллона с газом, к которому была привязана целая, может быть, сотня воздушных шаров однорукого человека, Лукьянов купил шар и, обмотав его вокруг значка «S. E.», надежно привязал шар к значку. Довольный своим видом, он пустился в плавание в толпе, раздумывая, что предпринять.
Впереди каждого отряда «youth workers» несли знамя отряда. Знамена были самых различных сочетаний цветов, самым распространенным цветом, заметил Лукьянов, однако, был зеленый. По зеленому фону вилась надпись-призыв: «Америка требует от молодежи добросовестного труда». «Есть! — отвечаем мы. — 7й отряд Двенадцатой Бригады, Бронкс», «Отряд имени Декларации Прав Человека, Квинс», «Мы — молодежь — Будущее Америки, 22й отряд, Манхэттен», «Все силы — Родине-Америке! 15й отряд, 9й бригады Боро Нью-Джерзи».
«Youth workers» в удивительном порядке, предводительствуемые своими инструкторами, ноги в джинсах, поднимались и опускались одновременно, шли под музыку своих оркестров. Оркестры следовали сразу же после знамени отряда и были самыми разнообразными — от сверкающих медью и бронзой духовых до рок-энд-ролловых квартетов и секстетов, снабженных электрогитарами и электропиано, влекомыми в открытом кузове электрического автомобиля. Резкие разрозненные звуки, как детали разных машин, не собирались в целый механизм, а висели отдельно в воздухе. 15й отряд 9й бригады из Боро Нью-Джерзи шел оригинальнейшим образом — под аккомпанемент старинного оркестра из труб и барабанов. В самый большой барабан, уперев его в живот, стучала молодая великанша. Униформа оркестра — зеленая юбка, зеленые гольфы, зеленая же рубашка с коротким рукавом и пилотка — сидела на гигантше барабанщице рискованно плотно, раздираемая ее крепкими формами.
По сути дела, Лукьянову следовало бы выспаться, а не разглядывать Парад. Увы, выспаться было негде. Всякий отель потребует у него айдентити-кард. Отправиться на Деланси-стрит, 209 он не мог, по его подсчетам, Мария будет занята до шести-семи часов. Кларисс, добрый синий чулок, также трудится в Публичной библиотеке до шести вечера. Лукьянов с тоской вспомнил о своем уютном старом гнезде, о книгах, которые собрались у него, о любимом старом кресле, о пледе, о бутылке виски, всегда стоящей у него за зеркалом, и им овладело отчаянье. Такое же отчаянье вчера толкнуло его на самоубийственное путешествие к Департменту Демографии. Разумеется, он не надеялся убить Дженкинса, Лукьянов хотел, чтобы убили его, Лукьянова, хотел избавить себя от крысиной участи, от стыдной смерти старого кота, которого хозяева решили «усыпить» и принесли к ветеринару…
Поправив красную шляпу на забинтованной голове, нахлобучив ее еще глубже, Ипполит поплелся, обходя глазеющих на парад безработных, в том же направлении, что и колонны «youth workers». Патриотический Парад — возможно, одно из самых безопасных мест сейчас в Нью-Йорке, подумал Лукьянов сонно. Здесь у меня куда меньше шансов быть остановленным городскими жандармами или дэмами. День независимости — официальное государственное празднество. Правда, демонстрируют только те жители города, которые не работают в эти часы, а глазеют на них безработные, обязанные глазеть, — это их социальная функция, их работа. Безработные заняты, может быть, больше, чем работающие: один из парадоксов нашего общества. Лукьянов вспомнил короткие несколько лет, когда он сам был безработным, пока Всеамериканский Союз Литераторов не начал выплачивать ему пособие. Сколько у него было обязанностей! Два часа в день он обязан был посещать клуб безработных и слушать лекции по экономике и демографии. По окончании лекций безработных разделяли на группы и отсылали участвовать в различных городских и загородных мероприятиях. Посадка деревьев на берегу Ист-ривер, кропотливая работа по чистке улиц, участие в различных митингах в качестве толпы, о, Лукьянов часто являлся домой через десять и двенадцать часов после выхода из дома. Теперь у него нет дома.
Опередивший его подросток больно толкнул Лукьянова плечом джинсовой куртки.
— Хэй, kid,[39] осторожнее! — помимо своей воли выкрикнул Лукьянов в спину подростку.
— Я извиняюсь. — Подросток повернулся, и Лукьянов увидел, что «ребенку» лет сорок, он был с усами.
«Подросток», однако, улыбался.
— Так нелегко сейчас увидеть детей на нью-йоркских улицах, мистер. Вы что, забыли, что уже семь лет как в силе временное запрещение иметь детей.
— Извините, если я вас обидел.
Они остановились. Лукьянов даже приподнял чуть-чуть красную свою карнавальную шляпу и поклонился карлику: он не хотел неприятностей, у него и так было достаточно неприятностей.
— Вы меня не обидели. Забудьте, узнаю интеллигентного человека старой школы! — Карлику, как видно, хотелось поговорить. — Куда хромаем, мистер Израненная Голова?
— Любуюсь народным празднеством, — полусерьезно, полуиронически ответил Лукьянов.
— О, по счастливому стечению обстоятельств я занят тем же самым. — Карлик указал на такой же, как у Лукьянова, значок «S. E.», приколотый на карман джинсовой куртки. — Изучаю живую натуру. Чтобы затем использовать фигуры юных американцев-суперменов в сугубо личных целях. Я — скульптор. Гарри Джабс.
— Ипполит Лук, — представился Лукьянов, рассудив, что скульптор Гарри Джабс не принесет ему вреда.
Инстинкт Лукьянова не воспретил ему представиться и только почему-то заставил, подражая грубияну лейтенанту Тэйлору, сократить собственную фамилию. Шум внезапно воспользовавшейся всеми своими усилителями очередной банды покрыл его слова.
— Ипполит кто? — прокричал, поворачиваясь к нему левым ухом, карлик.
— Лук!
— Прекрасное и редкое имя, мистер Лук…
— У вас не хуже, мистер Гарри Работы,[40] вы что, чех?
— Нет, чистокровный американец из Новой Англии, дорогой Лук…
— Citizens,[41] не останавливайтесь, циркулируйте или займите место у полицейских барьеров! — Черная блуза и фуражка городского жандарма нависла над Гарри Джабсом и Ипполитом.
Голову последнего на мгновение как бы окунули в кипящую воду. Убедившись, что жандарм только желает, чтобы они сошли с пути других граждан, желающих циркулировать в узком проходе между толпой, профессионально шумно и энергично приветствующей все новые и новые отряды «youth workers», и стендами разнообразных мелких торговцев, присланных на Парад своими юнионами, голова Лукьянова вынырнула из кипятка.
— Разумеется, офицер, будем циркулировать! — Гарри взял Лукьянова за локоть, и они сделали несколько десятков шагов в аптаун.
Из пересекающей Парк-авеню 60й улицы на полном ходу выскочил черный «Крайслер» модели 13го года, высоко сидящий на своих дважды протектед-колесах, и, сбив один полицейский барьер, закрывающий улицу, врезался вначале в толпу безработных, обозревающих парад. Срубив толпу под корень своим необыкновенно большим и тяжелым телом, пуленепробиваемый и бронированный «Крайслер-13», рассчитанный на восемь пассажиров, даже не запнувшись, только завилял на поверженных телах, как на льду, сбил барьер, отделяющий парадирующих «youth workers» от толпы, и врезался в колонну синеджинсовых строителей будущего. Срезав на пути оркестр 22го отряда Манхэттена, «Крайслер-13» пересек Парк-авеню и, только преодолев третий по счету полицейский барьер, замедлил скорость и, топча живую массу, все еще опасный, проехал сквозь нее, разбегающуюся, давя друг друга, и остановился, тупо ударившись о стену здания.
Только тогда стали слышны крики боли и стоны, аккомпанируемые звучащими еще на расстоянии оркестрами. В паре шагов от Лукьянова и Джабса, обильно политая кровью, образовалась просека в гуще человечьего леса, и из нее тут и там торчали смятые человеческие конечности. Джабс сжал локоть Ипполита и тянулся вверх на носках своих кроссовок, стараясь разглядеть. Долго тянуться Джабсу не пришлось, потому что ужаснувшиеся тем, что они увидели, впереди стоящие спешили просочиться назад, за спины Лукьянова и Джабса. Лукьянов видел, как из месива тряпок, в основном голубых, обильно политых кровью, приподнялось было туловище городского жандарма, приказавшего им «циркулировать», и упало опять. Прямо под ногами Лукьянова и Джабса лежал ничком выбравшийся, очевидно, подышать раковый больной, у него была распорота шея, может быть, очень глубоко — уже свернувшаяся мгновенно кровь мешала понять, как глубоко. Навалившись на ноги ракового «си», сидел, сжимая левой рукой правую, второй гражданский жандарм. Правая рука его была обнажена до плеча, и видна была предплечевая кость, раздробленная надвое и держащаяся только на скользких и синих нитях, локоть, не тронутый и странно бледно-розовый, покоился на ладони левой руки городского жандарма… Трудно было подсчитать, сколько людей было срублено автомобилем. Поверженное копошащееся мясо выло, визжало и пыталось ползти, мешая друг другу.