— Во дает… — Джабс, вернувшийся с кухни, насмешливо покачал головой. — Как вы, думаете, Лук, станет он опять Президентом?

— К сожалению, думаю, станет. Одно мне непонятно. Почему они так упорно держатся за свои старые пустые церемонии. Разве хоть один раз за всю историю страны избиратели не выбрали одного из двух кандидатов: республиканского или демократического?

— Официально у нас народовластие… — начал Джабс и остановился, как и Лукьянов, подумав, а не рискованно ли вести подобные беседы с человеком, встреченным на улице, которого знаешь только три часа?.. — А что, Лук, показывали «Крайслер-13» и трупы на Парк-авеню?

— Что с вами, Гарри? Трагические происшествия, преступления, стихийные бедствия отрицательно влияют на мораль граждан, и посему им не место на всех тридцати шести каналах нашего народного американского телевидения. Об этом заботится Департмент Развития Информации…

— Что же случилось с «Крайслером-13», Лук? Покушение? Но кто был в «крайслере»? А может быть, heart-attack? Или покушение, Лук?

— Вы же знаете, что в Соединенных Штатах политических преступлений не существует. Какие покушения? Давайте я помогу вам очистить стол…

Очистить весь рабочий стол Джабса было немыслимо — он был завален эскизами, пакетами с гипсом, усохшими кусками чего-то похожего на штукатурку, грязными инструментами, а поверх всего посыпан густой темной пылью. Посему они очистили угол стола, с тем чтобы за одну грань уселся гость, за другую хозяин. Джабс принес с кухни подозрительного качества мокрую тряпку и вытер очищенный угол. Затем с кухни прибыли две странного вида, может быть, изваянные самим Джабсом тарелки с покоящимися на них гамбургерами.

— Подгорелый я взял себе, — объявил карлик Лукьянову.

— А тарелки сами ваяли, Гарри?

— Ну нет, купил на сейлс, — смутился Джабс.

Лукьянов уснул, едва дожевав свой гамбургер. Маленький человек недоуменно посмотрел на спящего, уронившего голову на стол Лукьянова, потом, пожав плечами, ушел в загаженную ванную и стал разводить гипс.

Ночь с 4 на 5 июля 2015 года

Мария оказалась дома. Грустное лицо Марии, как луна из-за туч, показалось из-за плотной занавески в окне. Лицо оживилось, увидав Лукьянова, и занавеска опять закрыла окно. Старая дверь дома 209 на Деланси-стрит открылась изнутри, и польская женщина в полиэстеровом халате, обтягивающем внушительные бедра, появилась в дверях.

— Вечер добрый, — сказала она по-польски и, ограничившись этой манифестацией своей принадлежности к исчезающему народу, перешла на довольно сносный английский. — Входите. Я думала, вы уже никогда не появитесь.

— Не хотел злоупотреблять вашим гостеприимством, — выдавил из себя вежливость Лукьянов и последовал за полиэстеровым серым халатом, обтягивающим теперь уже внушительный зад польской дамы, неприлично раздваивающийся на половинки. Подозрительно свежего золота волосы дамы были наскоро скручены в нетугую косу.

Квартира, состоявшая из спальни, ливинг-рум и кухни, была так же стара, как входная дверь дома и сам дом. Стены и потолки не первой свежести свидетельствовали о том, что женщина, тут живущая, воспринимает квартиру как временное убежище.

— Я живу одна, — объявила Мария, введя гостя в ливинг-рум и показывая ему на стоящие у стены, как в кинотеатре, три кресла. — Садитесь. Я как раз собиралась ужинать.

Лукьянов уселся на среднее из трех кресел. Хозяйка же поместилась напротив него на тахте, покрытой потертым пледом. «Очевидно, я буду спать на этом обрубке», — грустно подумал Лукьянов, вспоминая свое продавленное, но такое уютное ложе, покрытое старой лисьей шкурой, книги над головой на полках и большую кровать своей подруги Ли Шуанг. Всегда спокойная, податливая Ли Шуанг… Лукьянов посмотрел на Марию, как бы всплывшую перед ним из ничего, и увидел отчетливо, что губы польской женщины двигаются и она произносит слова. Лукьянов сделал усилие и прислушался…

— Хотите посмотреть Ти-Ви, пока я приготовлю ужин? — закончила, по-видимому, длинную речь Мария и вопросительно поглядела на Лукьянова.

Посредине комнаты стоял новенький прожекторный TV, a стена над тахтой позади Марии была пустой, чистой и свежевыбеленной. «Утеха одинокой дамы», — подумал Лукьянов. Тридцать шесть каналов, с шести до девяти показывающие старые ковбойские фильмы и другой, безопасный, с точки зрения Департмента Развития Информации, bullshit. Впрочем, если она работает у Пуришкевича — продает колбасу и селедку, то может наслаждаться Ти-Ви только по утрам и после работы. Но зато на уик-энды, очевидно, не вылазит из кресла..

— Нет, благодарю вас. Если хотите, я помогу вам готовить ужин, — предложил Лукьянов и встал.

Мария, может быть, и не хотела пускать его на кухню, но Лукьянов настоял на том, что если уж она отказывается от его помощи, то он хотя бы будет находиться на кухне в то время, как Мария готовит ужин.

Кухня оказалась куда более обжитым светлым и даже приятным помещением. Зарешеченное окно выходило во внутренний двор и было приоткрыто. Раковина соседствовала с массивной газовой плитой. В углу стоял очень большой холодильник, и вверх поднимались полки с множеством посуды и всяческими кухонными приборами, назначения которых Лукьянов никогда не знал. У одной из стен стоял небольшой стол, накрытый белой скатертью, украшенной, вне сомнения, польскими по скатерти цветами. На скатерти помешались два пластиковых подтарельника с цветными фотографиями разнообразной снеди. У стола помещались два стула. На один из них Лукьянов сел. Мария куда-то удалилась на некоторое время и вернулась с бутылкой водки.

— Хотите попробовать «Казимировки»? — улыбнулась она.

— Пуришкевич купил водочное дело?

— Да, недавно. — Мария поставила перед Ипполитом рюмку, по телу которой тоже вились, может быть, польские цветы.

— А вы, мадам?..

— Я вообще-то не пью… Ну да ладно…

Мария вернулась к шкафу и вынула еще одну рюмку. Из рефриджерейтора она вынула большую банку с солеными помидорами. Потом банку с огурцами. Выложив по полдюжине огурцов и помидоров в глубокую тарелку, водрузила соленья на стол.

— За здоровье Казимира, — сказал Лукьянов.

— Казимир Карлович — хороший человек, — убежденно сообщила Мария.

Они выпили. Лукьянов, уважая традиции поляков, выпил до дна. Мария половинку.

— Я даже не знаю, как вас зовут. Я забыла.

— Ипполит.

— Вы, Ипполит, пейте и закусывайте, а я начну готовить.

Из рефриджерейтора Мария достала часть неизвестного Лукьянову зверя и, надев поверх халата фартук, стала обмазывать зверя липкой субстанцией.

— Вы любите поросятину? — спросила она.

Лукьянов любил поросятину, поэтому, остановив свой взгляд на могучих бедрах польской женщины, подтвердил:

— Очень.

Все хорошо, думал Лукьянов. Сидеть с простой женщиной и ужинать тоже хорошо. И хорошо быть живым. Ради ужина Мария сменила халат на простое черное платье и, удалившись в ванную комнату, чуть припудрила лицо. «Лицо Марии худее, чем ее тело», — констатировал Лукьянов. Между тем они неторопливо беседовали.

— Казимир Карлович веселый, — продолжала Мария. — И с ним хорошо работать.

— О да, — поддержал Лукьянов, жуя поросятину. Поросятина была вкусная, однако варварскую еду эту невозможно было пожирать без помощи пальцев, посему, увидев, что Мария, обкромсав кость вначале ножом и вилкой, взяла ее в руки, Лукьянов последовал ее примеру. — Я жил здесь, на Лоуэр Ист-Сайд, на одной улице с Казимиром до войны, в начале девяностых.

— В девяностых я еще жила в Бруклине с родителями. Мы сбежали из Польши в Австрию в восемьдесят первом году. И через четыре месяца уже были в Америке. Потом вышла замуж. В девяносто третьем. И тоже жила в Бруклине. Здесь тогда было дорого жить. — Размытые временем серые глаза Марии грустно посмотрели на Лукьянова.