Чисто условные знаки

Передо мной лежит первое издание книги Эрика Партриджа «Прямо в точку» – я взяла ее в библиотеке Лондонского университета. В этой книге на тридцать третьей странице есть замечание на полях, сделанное много лет назад неким читателем. Замечание на полях? Да, и я неоднократно возвращалась к нему, потому что оно задевает за живое. В этом месте Партридж как раз собирается растолковать семнадцатый случай использования запятой («Запятые в распространенных сложных предложениях») и объясняет, что в данном случае сформулировать правила трудно. «Я ведь хочу помочь, а не обременять вас жесткими ограничениями, – объясняет он. – Изучая приведенные ниже примеры и размышляя над ними, любой человек со средними умственными способностями без труда усвоит эти не поддающиеся формулировке правила». На это неизвестный читатель старомодным почерком замечает на полях: «Чушь! Ты просто ленивая свинья, Партридж!»

Эта чернильная вспышка негодования вспомнилась мне сейчас по двум причинам. Во-первых, если уж Эрика Партриджа обвиняют в поверхностности, то можно представить, что ожидает меня. А во-вторых, этому ядовитому замечанию вполне может быть лет пятьдесят, как и самой книге «Прямо в точку». И тут есть о чем задуматься. Будущее книг – тема для серьезного разговора, который здесь, возможно, неуместен. Мы ежедневно слышим, что книга умерла и что даже малолетний тупица способен найти все, что нужно, в Интернете. И все же рискну вставить словечко. Из предыдущих глав должно быть ясно, что наша система пунктуации была выработана печатниками в эру печати и для ее выживания необходима печать, потому что в основе пунктуации лежат определенные договоренности между печатниками. Эти договоренности складывались медленно из-за свойственного печати консерватизма, и они остаются в силе, пока читателей учат ценить нюансы печатной страницы. Славная эра печати длится более полутысячи лет, и это явно пошло на пользу пунктуации. А роковая новость для пунктуации состоит в том, что в ближайшую пятницу в полшестого вечера печать дает прощальный банкет.

«Это все из-за электронной почты и SMS», – слышу я всякий раз, когда речь заходит об упадке пунктуации. И возразить тут нечего: влияние электронной эры на язык очевидно для всех, хотя процесс только начался и его последствия пока непредсказуемы.

– По мылу я пишу совсем иначе, – говорят многие с таким блаженным изумлением на лице, словно только что побывали у инопланетян. – Да, по мылу все не так, особенно знаки препинания. Кажется, что можно всюду ставить тире. И еще это: точка-точка-точка!

– Многоточие, – поправляю я.

– Просто невозможно удержаться, – продолжают они. – Как будто я вообще никогда не слышал о точке с запятой. Точка-точка-точка! И все так делают!

Письменная речь переживает бурное время: она приспосабливается к самому быстрому, универсальному и демократическому средству передачи письменной информации всех времен и народов. Однако некоторые за ней не поспевают, и с этим приходится мириться. Поздно требовать от Хайнца добавления знаков препинания к спагетти «Алфавит» в надежде, что все обойдется.

Поскольку мы были воспитаны как читатели печатного слова (а возможно, и писатели замечаний на полях книг), многие процессы, связанные с традиционным чтением, кажутся нам само собой разумеющимися. Поэтому давайте кое-что уточним. Печатное слово подается нам линейно, и основным средством передачи смысла слов, стоящих в определенном порядке, служит синтаксис. Мы читаем наедине с собой, мысленно слыша голос писателя и переводя для себя его мысли. Книга статична, она остается неподвижной, а читатель путешествует по ней. Приобретая книгу, мы в первую очередь активно стремимся к пониманию. Обладая книгой, мы думаем о потомках и преемственности. Зная, что печатное слово, прежде чем попасть к нам, подвергается редактированию, набору и корректорской правке, мы относимся к нему как к авторитетному источнику. Заплатив за книгу (как это чаще всего бывает), мы ощущаем себя инвесторами и собственниками, не говоря уж о сознании собственной добродетельности.

Все эти сопутствующие чтению обстоятельства напрочь уничтожаются современными технологиями. Информация подается нам нелинейно, с помощью каскада ветвящихся связей. Интернет – это публичное пространство, которое вы посещаете или даже обживаете. Его продукция по сути своей безлична и лишена физической оболочки. Пролистывание экранных страниц – процесс, обратный чтению: глаза неподвижны, а материал скользит перед ними. Несмотря на все возможности интерактивного взаимодействия, материал из Интернета (а также с компакт-дисков и прочего) воспринимается совершенно пассивно, потому что подбор содержательных ассоциаций уже выполнен за нас. Электронные носители информации недолговечны по своей сути, открыты для постоянного пересмотра и весьма активно противодействуют ретроспективному изучению. В отличие от редактируемых печатных изданий, информация в Интернете если и подвергается какой-то обработке, то разве что сугубо технической. Она ничего не стоит, поэтому ее ценность сомнительна. И наконец, у вас нет возможности писать на полях экрана заметки, которые через полвека прочтет грядущий читатель.

И все же оснований для немедленной паники нет. Если книга и умирает, она еще долго будет радовать своих верных ценителей (и книготорговцев) чарующей лебединой песней. Однако, рассматривая окружающий нас уровень грамотности – в частности, все эти вывески типа BOBS’ MOTORS и ANTIQUE,S, – нужно помнить, что книги в современном мире больше не являются основным носителем языка и что если наша судьба попала в руки варваров, то существующие культурные тенденции могут только усугубить ситуацию. Как я уже писала во введении, по трагическому стечению обстоятельств период грандиозного провала в преподавании грамматики совпал с неожиданно открывшимися возможностями неограниченного самовыражения. И теперь люди, не отличающие апостроф от апостола, приглашены делиться своими откровениями с каждым обитателем планеты, которому хватает ума щелкать кнопкой мыши. Никогда еще не были так верны слова Марка Твена, сказанные много лет назад:

И все-таки обидно. Чертовски обидно. Даже учитывая, что пунктуация пришла в нынешнее плачевное состояние из-за вереницы несчастных случаев, даже зная, что в отношении запятых имеется не менее семнадцати правил, часть из которых не берутся изложить ведущие грамматисты, все равно приходишь в ужас, когда видишь, что делают с пунктуацией люди, которые не отличают who’s от whose и которым не помогает даже проклятая автоматическая проверка правописания. Именно ужас и заставил меня написать эту книгу. Когда я увидела вывеску Book’s с апострофом, у меня внутри что-то оборвалось. Оборвалось на той печальной ноте, которая слышна в «Вишневом саде» Чехова. Оборвалось, как трос в стволе шахты. Я знаю, что язык развивается. Это неизбежно. Я никогда не сочувствовала рисовальщикам египетских иероглифов, отправленным на свалку истории в ходе языковых перемен. («Птичьи головы в профиль, говоришь? Ты шутишь?») Но, по-моему, нельзя без боя отдать на погибель современную систему пунктуации, которая веками верой и правдой служила письменному слову.

Никогда пунктуации не грозила столь грозная опасность. Да, Гертруда Стайн пыталась поднимать шум, но всерьез никто на пунктуацию не покушался. Футуристы начала XX века предприняли демарш, но без особых последствий. В 1913 году Ф. Т. Маринетти написал манифест под названием «Уничтожение синтаксиса. Необузданное воображение и слова на свободе», в котором требовал для слов права на свободное существование; правда, его требование слегка ослаблялось обилием знаков препинания в самом названии манифеста[365].