Просыпаюсь, холодею. А ведь татары могли первые сообразить, что мы бежим по кругу — могли просто ждать — или — еще лучше! — пойти навстречу. Слава Богу, что я во сне этого не сообразила — это бы случилось. Особенность моих снов: подсказываемость — мною — событий. [49] Тем, что — предчувствую, тем — что боюсь, тем — что хочу — подсказываю. О, как я бы тогда испугалась — я бы умерла. Они бы ждали недвижно.

И они этого хотели: моего испуга. Они всё знали: и замкнутость хода, и бессмысленность бегства, и боковую дверку. Но пока я не испугалась возможности их явления навстречу — они явиться не смели — должны были бежать — и всегда на том же расстоянии. Всё дело было в моем страхе: а вдруг остановятся! Тайная игра. И проиграли — они.

Они не были убийцы. Они завораживали. Та которая у них была, с цветными шляпами, осталась завороженная, и сама завораживала, в ее голосе была любовь к нам. И — ведь сон оборвался — кто знает?..

Никогда не забуду: красная кирпичная арка, красная даже под луной, почти звенящая лазорь — и в белых балахонах — как древние каменные идолы — с одинаковым призывом правой руки — татары.

Каменщики. Ком-Ин-Терн. Немецкие песни. Прыжок в окно. — Не боюсь. — Беседа. — Папиросы. — Оказалась женщина.

И — внезапное допонимание:

Детский приют. — Молчаливая теневая лестница детей — ни звука! — «какая красивая девочка!» — завораживающесть существа — м. б. всё было предуказано <под строкой, после «преду-» : смотрено>! — и боковая дверка? М. б. мы, спасаясь от них — к ним же? И выиграли — они?..

— О! —

(Все сны — карандашом, спросонья, слепыми глазами. По горячему следу.)

Не на одной земле —

Одном стебле.

Не на одной земле —

В одном седле.

Не на одной земле —

Одном крыле!

7-го р<усского> июля 1921 г.

Не лавром, а тёрном

На царство венчáный,

В седле — а крылатый!

Вкруг узкого стана

На бархате черном

Мальтийское злато.

       иглы

Терновые — Богу

И другу — присяга.

Высокий загиб

Лебединый — и сбоку

Мальтийская шпага.

Мальтийского Ордена

Рыцарь — Георгий,

Не пьющий, не спящий,

Мальтийского Ордена

Рыцарь — Георгий,

На жен не глядящий.

Когда-то Дракона

Сразивший, а ныне

К широкому Дону

Горючей пустыней

К Тому под знамена

На помощь спешащий…

(Не кончено)

Тихонько:

Рукой осторожной и тонкой

Распутаю путы:

Рученки и звенья

Льняные — и поволоку амазонку

По звонким, пустым ступеням раздруженья…

Рученки — и тенью

Летейскою поволоку амазонку

По звонким, пустым ступеням раздруженья…

Как черная Лета

С плечей моих льется

Одежда…

(Варианты — того [50], в Ремесле)

А той, что в петлицу тебе — в слезах —

Святой продевала знак,

Скажи: не чужая в моем дому, —

Что руку ей крепко жму.

А той, что в растерянный конский скок —

Широкой рукой — цветок,

Скажи — что доколе дыханье есть —

Что вечно он будет цвесть!

А пуговицы пришивающей — той —

Поклон от меня земной.

Старое письмо, заложенное на этом месте

Москва, 2-го сентября 1918 г.

Милая Аля!

Мы еще не уехали. Вчера на вокзале была такая огромная толпа, что билеты-то мы взяли, а в вагон не сели.

Домой возвращаться мне не хотелось — дурная примета, и я ночевала у Малиновского [51]. У него волшебная маленькая комната: на стенах музыкальные инструменты: виолончель, мандолина, гитара, — картины, где много неба, много леса и нет людей, огромный зеленый письменный стол с книгами и рисунками, старинный рояль, под которым спит собака «Мисс» (по-английски значит — барышня).

Мы готовили с Малиновским ужин, потом играли вместе: он на мандолине, я на рояле. Вспоминали Александров, Маврикия, Асю, всю ту чудную жизнь. [52] У него на одной картине есть тот александровский овраг, где — ты помнишь? — мы гуляли с Андрюшей и потом убегали от теленка [53].

Сейчас раннее утро, все в доме спят. Я тихонько встала, оделась и вот пишу тебе. Скоро пойдем на вокзал, встанем в очередь и — нужно надеяться, сегодня уедем.

На вокзале к нам то и дело подходили голодные люди, — умоляли дать кусочек хлеба или денег. Поэтому, Аля, ешь хорошо, пойми, что грех плохо есть, когда столько людей умирает с голоду. У Нади [54] будет хлеб, кушай утром, за обедом и вечером. И каждый день кушай яйцо — утром, за чаем. И пусть Надя наливает тебе в чай молоко.

Пиши каждый день, читай свою книгу, если придет кто-нибудь чужой, будь умницей, отвечай на вопросы. Поцелуй за меня Никодима и Таню [55], если их увидишь.

Целую тебя, Алечка, Христос с тобой, будь здорова, не забывай молиться вечером.

(Мой отъезд напоминает мне сказку про козу и козленят, — «ушла коза в лес за кормом…».)

Поцелуй за меня Ирине [56] ручку и самоё-себя в зеркало.

До свидания!

Марина

Кланяйся Наде.

Записи с моей стены

Сколь восхитительна проповедь равенства из княжеских уст — столь омерзительна из дворницких.

Внутренняя (жизненная) заражаемость при полнейшем отсутствии подражательности — вот моя жизнь и стихи.

Бог больше Мира, Мать больше ребенка, Гёте — больше Фауста. Стало быть мать Гёте — больше Гёте? Да, потому что — может быть — в ее недрах дремал нерожденный сверх-Гёте.

Ничтожен и не-поэт — тот поэт, жизнь к<оторо>го не поэма. — Опровергните!