— Вот именно. Уйти никогда не поздно. Однако вспомните, скольких уставших, изверившихся, опустошенных вернула к жизни исповедь. Значит, это не такая уж формальность, как считаете вы. После вашего возникновения еще не ушел никто. Ведь вас синтезировали двадцать четыре года назад?

— Да, 6 марта 20019 года, — кивнул Ивари. — Тогда последний раз образовались вакансии за счет добровольно ушедших…

— Вот видите, — мягко сказал Исповедник. — Их было трое. И, между прочим, младшему перевалило за триста. Да и то они ушли не от жизненной усталости, а от неудовлетворенности творческим потенциалом, исчерпав все резервы его развития. С тех пор человечество пополняется сверхнормативно. А вы собираетесь уйти. Уйти в двадцать четыре года!

Ивари горько усмехнулся.

— С меня хватит и двадцати четырех. Жизнь не принесла мне ничего, кроме боли. Боль невыносима. Не могу и не хочу дольше терпеть. Отпустите меня…

— Я не собираюсь препятствовать вам. Да и как бы я мог это сделать? Прошу лишь уделить мне немного времени. И попробуем вместе разобраться, что же с вами произошло. Согласны?

— Пусть будет по-вашему, — склонил голову Ивари.

— Итак, ваш генетический код?

— Регулярная триада.

— Мужчина и две женщины?

— Наоборот, двое мужчин и женщина: триада не просто регулярная, но и перевернутая.

Исповедник задумался.

— И кто ваши доноры?

— Мыслелетчик Дженд, астральный поэт Никунаджис и абстрактная женщина…

— Конкурсный вариант? А кто абстрагировал женщину?

— Генный абстрактор Гударс.

— Не знаете, ее уравнение было трансцендентным или нашелся гарант?

— Ни то и ни другое.

— Значит, прототип? И какой же?

— Обобщение трех женщин, изображенных на одноименной картине Ле Корбюзье.

— Но ведь это…

— Чудовищно? Я тоже так думаю, — с горечью проговорил Ивари.

— Вы меня неверно поняли, — смутился Исповедник. — Я потрясен смелостью замысла.

— Жюри было такого же мнения. Золотая медаль и лавровый венок — вершина успехов Гударса. А я… С детства мне известно, что чувственные отношения между мужчиной и женщиной порочны, безнравственны, а главное, лишены смысла. От беспорядочного размножения давно отказались, оно вело к деградации и вырождению человечества. Единственно оправданный способ воспроизводства — это генный синтез. И все же… Помните всеобщую дискуссию, стоит ли сохранять деление человечества на два пола? Я был уверен, что оно скорее традиция, чем необходимость, и высказался за слияние полов. А на следующий день…

— Вы встретили женщину и поняли, что дело не в традициях, — перебил Исповедник. — Кто она?

— Велена, созерцательный палеоритмолог. Мы обсуждали проблемы космоэнергетики, делились впечатлениями о нашумевшей сверхзвуковой симфонии Лапидуса. «Хотите сделаться моим постоянным раутпартнером?» — спросила она. Не находя слов, я несколько раз кивнул. «Тогда запросите Эль-матрицу и закодируйте согласование интересов…»

— И что было дальше?

— Я взял ее руку и почувствовал… Нет, не могу. Стыдно!

— А потом?

— Вероятно, я потерял рассудок…

— Вы ее… поцеловали?

— Да… Кажется, так называли это древние…

— А Велена?

— Сказала, что я первобытный человек или даже маньяк. И вот я больше для нее не существую. Зато она… Она здесь, — Ивари стукнул себя в грудь, — ни на миг не покидает, душит своим презрением. Я ничтожество, правда ведь?

— О нет, совсем нет… — ответил Исповедник, не пытаясь скрыть замешательство.

— Что означает слово «Исповедник»? — спросила Дамура.

— Это сокращенное название «Исследователь поведения нейронно-импульсный компьютерный», — расшифровал Булиш.

— Ясно… Так что с ним случилось, с этим… Исповедником?

— Не могу понять: ни с того, ни с сего сгорел!

— Вы же консультант-регулировщик мыслящих компьютеров!

— А вы, насколько мне известно, интеллектолог? — обиделся Булиш. — И, конечно, знаете, почему одновременно с самоуничтожением Исповедника, да-да, самоуничтожением, ушел Ивари?

— Я не занимаюсь патологическими состояниями, — сухо ответила Дамура. — Сантименты не мое амплуа, это по части машин. Коэффициент интеллектуальности Ивари превышал норму. Ненамного, но превышал. Остальное меня не касается.

— Еще бы… Копаться в человеческих душах способны только компьютеры. Их терпение безгранично. Не так ли?

— А в памяти Исповедника что-нибудь сохранилось?

— Не думаю. Тайна исповеди соблюдается строго.

— Предки передали компьютерам свои предрассудки. И все же проверьте блок памяти.

— Хорошо, — согласился Булиш. — Гм-м, странно… На сей раз компьютер стер не все. И думаю, сделал это сознательно.

— Скажите еще, в назидание нам с вами!

— Возможно.

— Ерунда! Ну-ка, дайте взглянуть! Поцелуй… Любовь… Странные слова, никогда не слышала. Видимо, архаизмы, язык отторгает все отжившее!

— Сейчас включу энциклодешифратор.

Бросив взгляд на дисплей, Дамура отшатнулась.

— Какой ужас! Наверное, это очень противно…

Странная мысль пришла в голову Булиша.

— Вы так думаете? — сказал он, растягивая слоги. — Давайте убедимся!

Он шагнул к Дамуре, привлек ее к себе и неумело, но очень старательно, словно исполняя урок, поцеловал в губы. Дамура не шелохнулась.

— Простите меня, — опомнившись, пробормотал Булиш. — Сам не знаю, как это получилось…

— Машинные штучки… — с неожиданной нежностью проговорила Дамура. — Ах вы, негодник этакий, научились у своих компьютеров!

— Простите…

— Знаете, что? Попробуем еще раз. Только не торопитесь, должна же я как следует разобраться. Возможно, я вас и прощу…

ВСЕ ДЛЯ СЧАСТЬЯ

В вестибюле института висит плакат: «Поздравляем аспиранта Иванчика с успешной защитой кандидатской диссертации!»

Алексей Федорович остановился, прочитал, поморщился. Почему — и сам не смог бы сказать.

Защита прошла как по заранее проложенным рельсам. Сухонький профессор-механик был первым оппонентом — его пригласил Иванчик, несмотря на вялое сопротивление шефа («Ну какой он оппонент, ведь ничего не смыслит в вашей тематике…»). Прочитанный им с подвыванием отзыв напомнил Алексею Федоровичу здравицу.

Выступавшие больше говорили о заслугах Плотникова и его школы, чем о достоинствах диссертации. Один так и сказал:

— Мы все знаем Алексея Федоровича, он не выпустит на защиту слабого диссертанта!

«Ой ли…» — подумал Плотников с ощущением неловкости, даже какого-то странного недовольства собой, словно именно им затеян весь этот ненужный спектакль.

Он отчего-то вспомнил Стрельцова.

«Интересно, как там «Перпетуум-мобиле» со своими возвратно-временными перемещениями? Ишь на что замахнулся! А теперь небось забросил науку: непросто подняться после такого удара. Впрочем, я-то поднялся, а удар был посильнее…»

Тернист был его путь в большую науку, хотя многим представлялось обратное.

Плотникову не исполнилось и двадцати пяти, а одно из центральных издательств уже выпустило его книгу. История ее возникновения такова. В лаборатории научно-исследовательского института, где началась деятельность будущего профессора, работал старшим инженером некий специалист с образованием в объеме начальной школы — Зиновий Эммануилович Херец (такие парадоксы в то время были еще возможны).

Мастер — золотые руки, шлифовщик кварцевых пластин высшей квалификации, Зяма (так все его называли за глаза) отличался нетерпимостью к молодым инженерам. В лаборатории установил жесткую монополию на изготовление кварцев, да и кто мог с ним соревноваться в этом деле? Сам Николай Михайлович Ковалев, начальник лаборатории, был вынужден считаться с его капризами: Зяма умел и за горло взять, сказавшись больным, когда позарез требовалось изготовить что-то уникальное.

У него накопилось множество секретов, хитрых приемов, которые он тщательно оберегал от постороннего глаза.

Внешне Зиновий Эммануилович вылитый рубаха-парень. Лицо простецкое, ухмылка во весь рот, глаза с хитрецой, на лбу жировик размером с грецкий орех. Но Плотникову доводилось видеть его и другим: взгляд колючий, глаза-щелочки чуть ли не выше бровей, брови в гармошке лба, шишка подпирает макушку…