Но больше всех Амэурыку и демократию любили в обновлённой Эрэфии, которую люди знающие и понимающие с августа девяносто первого года называли звучно и красиво — Россияния.

В Россиянии не было противников демократии. В Россиянии вообще не было недовольных.

Зато был в Россиянии один самый главный и самый страшный оппозиционер. Настолько страшный, что когда он на площадях начинал сверкать белками, скрежетать зубами, играть желваками и вопить: «Долой антинародный режим!», все со страху разбегались по домам, сидели тихо-тихо и думали про себя — уж лучше пусть режим проклятущий остается, пусть уж иго поганое, иноземное, американское, только не этот чтоб!

Вот такой страшный был оппозиционер.

И был он лучшим другом старика Ухуельцина. Поэтому в народонаселении его так и звали, ласково и душевно, — Ельцюганов, а иногда — Зюгаельцин. Но настоящее его имя было поп Гапон.

Частенько сидели они со стариком Ухуельциным, пили водку и ругали демократию.

— У-у, сука! — твердил старик Ухуельцин.

— Сука, — подтверждал поп Гапон.

— Да при царе, понимать, я б их всех к ногтю! Всех, понимашь, жандармами…

— Дык ты ж сам царь? — не понимал поп Гапон.

— Царь, — соглашался старик Ухуельцин.

— А чего ж не слушают?

— Сволочи, понимать…

Нет, не любили они демократию.

Однажды старик Ухуельцин в сердцах принял указ об отмене обязательного школьного образования. Поп Гапон тот указ подписал и утвердил в Полубоярской Думе большинством хорошо оплачиваемых оппозиционеров. Но спросил у друга:

— А внучок как же?!

Старик Ухуельцин подумал немного, дня три, и отправил внука на учёбу в Англию. Вот так.

Народным защитником был поп Гапон.

А жены их в то время на балконе вязали носки. Одни на двоих. А потом, как свяжут, давай викторину устраивать и в фанты играть. Позавязывают мужьям глаза колготками, поставят их на карачки — и ну те ползать, фанты искать. Кто первый схватит зубами, тот и выиграл, тому и носки.

Поп Гапон завсегда ловчее был. Но выигранные носки не носил. А брал их с собой на площадь, натягивал на чучело старика Ухуельцина.

И начинал вопить:

— Долой, понимать, антинародный режим! И сжигал чучело вместе с носками на страх и без того запуганному народишку… Частенько они менялись местами. Любил старик Ухуельцин в народ ходить. Переоденется, бывало, как багдадский халиф, в сермягу — и в народ. Но народ со страху ничего не замечал.

Впрочем, что это я о чём-то былинном и кондовом, какой там народ, так, людишки какие-то, ни то ни сё — «сволочи всякие, понимашь», как говаривал один матёрый старик.

Старику Ухуельцину всё время что-то шпунтировали, шунтировали и пересаживали. То ему сердце возьмут и пересадят, то уши, то к голове новое тело, толще прежнего, пришьют. И сколько он ни говорил — не надо, понимашь, нескромно это, — врачи-вредители его не слушали — соберут консилиум, пошушукаются злобно, и пересадят что-нибудь. А чтоб народишко не перепугался, и вовсе, объявят — дескать, срочно заключен в клиническую больницу и прооперирован… по поводу насморка и гриппа! А особо доверенное лицо добавит важно: «Во время операции президент работал с документами».

И народ сразу успокаивался. Главное, чтоб не сообщали, что там в документах!

За полгода до исхода в обетованную Ерец Исраэль Мо-ня купил себе черную хассидскую шляпу и отрастил пейсы чуть не до пола (он их начал отращивать ещё за год). Так и ходил. Презирая всех вокруг. Ненавидя Россию-суку. И тоскуя о первородстве.

Ходил до тех пор, пока одна проститутка не подложила Моне свинью. Она его привязала ночью к спинке кровати — за пейс. И отвалила. Моня едва не оторвал себе голову. Ещё б немного и схлопотал бы инфаркт или вялотекущую шизофрению. Пока понял, что к чему, чуть с остатков ума не сошел.

Дело пахло холокостом.

И надо было принимать меры.

Перво-наперво Моня разослал по всем прогрессивным редакциям письма с пламенными обличениями махрового и зоологического антисемитизма в Россиянии…

Потом выступил на «Ухе Московии». Горячо и пылко.

Недели три по всему миру стоял невообразимый гвалт и ор. Миротворцы из НАТО привели свои дивизии в полную боевую готовность и только ждали приказа — защитить попранные права… Ищейки из КВНТВ тут же разыскали под Москвой десяток массовых захоронений…

Но мудрый старик Ухуельцин отдал мировым миротворцам очередной шельф с островами и Магниткой. И страшное дело, попахивающее холокостом, замяли.

От блядей Моня отказаться не мог. И потому срезал пейсы. Бог в душе должен быть, а не на ушах… Но шляпу носил исправно. Шляпа была клёвая.

Вера в странной стране Россиянии была крепка как мороз в Рождественскую ночь. Верили истово.

Кто в Кришну, кто в Чумака с Кашпировским, кто в Марию-Деви-Христосию, кто в отца Ермолая, кто в какого-то писателя-фантаста — то ли Айзека Азимова, то ли Гарри Гаррисона, а вероятнее всего в Дона Хуана Каста-неду по прозвищу Рон Бах или Ричард Хаббард. Веротерпимость была нешуточная, местами лютая…

Миротворцы с другой стороны круглой Земли так и сказали — коли не будет веротерпимости и сексуальных меньшинств, блин, всех перехерачим на хер! Во имя мира и толерантности на всей планете! Миротворцы были крутые, и потому с ними связываться никто не хотел. Стали формировать меньшинства.

Махровые консерваторы-старорежимщики тайно и с опаской продолжали верить в старого Иисуса. Их ещё не жгли. Но дымком из тёмных подворотен начинало попахивать… недобрым дымком.

И тогда старик Ухуельцин — на то время ещё закодированный и почти трезвый — самолично пришёл во храм.

То ли с госдепом перепутал, то ли с ЦКБ. Пришёл.

И простоял там часа три со свечой в руках в полной задумчивости и отрешенности. Чем страшно напугал мирный церковный люд. Было это перед какими-то выборами куда-то. То ли в бундестаг, то ли в кнессет.

Бояре, полубояре и прочая челядь сразу поняли, какому богу надо молиться.

Но чтоб не попасть впросак и не опростоволоситься сдуру, дали команду срочно понастроить по всей стране мечетей, пагод, синагог и языческих капищ… Никто не знал — куда в следующий раз занесёт мудрёного старика Ухуельцина.

Но поняли все. Духовность — во главу угла!

Бояре поняли, дьяки приказные поняли…

И патриархий понял.

Тысячу лет Русь Православная стояла — по документам о крещении. На самом деле, и все две, — ежели верить не патриархам присланным, а апостолам… Скажем, апостолу Андрею — Первокрестителю Руси.

Лично я, грешный, думаю, что Андрей Первозванный был не намного глупее некоторых иерархов-патриархов и прочих знатных экуменистов. Пресвятой Андрей в своём апостольском кругу значился известным авторитетом.

Правда, патриархии наши благолепные и нынешние историки многоумные ничего не знали об этом.

Они знали только про Шлёцера, который сказал им, что Русь крестили через тыщу лет после апостола Андрея. В кругу историков и патриархиев немец Шлёцер был, видно, большим авторитетом, чем какой-то там апостол, пешком с клюкой доходивший до Киева и Новгорода… Шлёцера возили в каретах. А те, которых в каретах возят, понятное дело, важнее и ценнее, чем всякие кто бродит туда-сюда с клюками и посохами. Любой патриархий знал это как «Отче наш». И чтоб он из кареты-мерседеса, да с клюкой в Новгород… Тьфу! Прости, Господи.

Много патриархов сменилось за века — копили Русь Святую, крепили веру Православную. И была та Вера. И была Церковь Божия. И не было никаких хаббардов и прочих деви-мария-приба-бахов, а были бесы бесноватые.

Всё так и было, покуда Русь в Россиянии? не перекрестили.[22] И пришел тогда ещё один патриарх — с самым благообразным ликом. Поглядишь, и тут же умилишься, экий благой и праведный. Такой, что уж и не патриарх, а патриархий целый. Имя у него было тоже благостное, богоугодное. А фамилия то ли Бирмингер, то ли Герсин-форс, а скорее всего. Ридикюль.