Поляк Андрей – лидер группы

Гудинин Павел – еёйный гитарист

Глинка Денис – барабанщик

Косточка Юрий – кандидат в бас-гитаристы.

Вышепоименованные лица настраивают электрогитару, переделанную в бас. При "переплавке" были допущены некоторые просчёты в конструкции. А именно – не учтено, что колки обычной гитары не подходят для баса. И, в результате, все члены коллектива общими усилиями пытаются настроить монстра, созданного руками Батьковича.

– Погоди, нужен упор!

– Да где ж ты его, ёшкин кот, тут упрёшь?

– Батькович держи крепко!

– Не удержу, бля буду, не удержу, крути же!

– Не крутится! Дай я упрусь!

– Бляха, что ты мне в грудь ногой упираешься! Офонарел в корень!

– Прости, родной, больше некуда!

– Да ты хоть шкары1 сними!

Палыч снимает ботинок и упирается ногой в грудь Батьковича, продолжая подкручивать колок инструмента.

– Что ж у тебя так шкарпетки2 штыняют3?

– Прости, родной, резиновая обувь. Крепись!

Дойдя до определённого предела, колки просто отказывались поворачиваться дальше. Струны у бас-гитары толще, поэтому и колки у неё прочнее, чем у обычной гитары, и изготавливают их с учётом большего прилагаемого усилия. То есть, делают длиннее плечо для усилия поворота.4 Мы же, натянув на обычную электрогитару басовые струны, пытались провернуть пластмассовые маленькие колочки.

Осознав всю тщету наших усилий, Палыч полез в свой загашник за плоскогубцами. Он ухватил ними колок, и, снова упёршись Батьковичу в грудь ногой, стал проворачивать упрямую пимпу. Дело пошло.

Изрыгая ругательства, от которых встали бы волосы дыбом даже у бывалого боцмана военного эсминца, мы продолжали насиловать инструмент. Если бы всё это кино удалось снять на видеокамеру, то полученным фильмом можно было бы морить басистов групп-конкурентов.

Мы демонстрировали бы им фильм, а они умирали бы от разрыва сердца.

Рынок освобождается. Спрос на музыку в наших окрестностях превышает предложение. И тут мы – на белом коне! Просто как ёрш твою мать!

Я мысленно порадовался: "Не лаптём щи хлебаем! И в маркетинге кой-чего кумекаем!" Но камеры под рукой не было, и шоу-бизнес-диверсия была для нас неосуществимой. Посему я ограничился созерцанием того, как терпение и труд всё перетрут.

Живописная картинка совместных мучений Палыча и Батьковича, подстёгиваемых ценными указаниями Паши, доставляла мне эстетическое удовольствие. Приятно было наблюдать за ними и размышлять о тяге человека к прекрасному.

Наконец инструмент был настроен. Действующие лица плюхнулись на пол, смахнули со лбов трудовой пот и облегчённо матюкнулись в унисон. Пять минут перекура, и можно рыпать5 в полном составе. Я быстро набросал Батьковичу гармошки6 нескольких вещей, которые хотелось сделать в первую очередь. Все заняли свои места, Палыч дал счёт и пошла жара!

Представьте себе барабанный рисунок, вызывающий в воображении старый раздолбанный шарабан, который громыхает по брусчатке с переменной скоростью. Две гитары играют Рок с Большой Буквы. И всё это сопровождается нервным рысканьем баса, торопливо нащупывающего дыры в музыкальной ткани, чтоб вставить и свои пять копеек. Картинка не для слабонервных. Я купил бы себе шляпу и всю жизнь снимал бы её перед человеком, который сумел бы расслышать гармонию в опусах, исполняемых нами в тот день.

А нам всё это казалось райской музыкой. Настоящий мужчинский рок!

Не какая-то там вонючая попса! Авангард! Музыка будущего! Огрехи, конечно же, имеются. Но у нас всё впереди! Мы покорим всех! Мы лучшие! Сурово и знаменито!

Батькович в нашем коллективе выглядел очень живописно. Долговязый тощий субьект, из коротковатых рукавов рубашки торчат худые кисти рук. Пальцы, словно пауки, бродят по грифу инструмента. И абсолютно отрешённый взгляд. Где носился его дух в эти мгновения, хрен его знает. Но мне это показалось симпатичным – медитирует человек!

Вся эта какофония продолжалась на протяжении четырёх часов. После репетиции Батькович был торжественно принят в ряды "Клана Тишины".

Он заверил нас, что приложит все усилия для того, чтобы в кратчайшие сроки стать супербасистом. Мы, в свою очередь, обнадёжили его, что другого выхода у него просто нет. Паша раскрыл, было, рот, чтоб начать задавать свои вопросики, но я ткнул его носом в часы.

Двадцать два ноль ноль. А нам ещё домой топать.

Мы по быстрячку собрали манели, и вышли на улицу. Видок у нас был ещё тот! Я, Паша и Батькович с гитарами в руках. А за нами тащился следом маленький Палыч. Словно трудолюбивый ослик, он тянул за собой древнюю детскую колясочку, в которой была сложена разобранная ударная установка. Боясь, как бы её не стырили из актового зала

"ВОДОКАНАЛТРЕСТА", мы заставляли нашего драммера1 тягать всю эту хренотень на каждую репетицию и обратно. В результате – сходство с цыганским табором или пионерами во время сбора металлолома.

Мы брели по улице и вполуха слушали Пашины рассуждения о высоких материях, когда рядом с нами остановился милицейский "бобик". Из него материализовались три отважных стража правопорядка, на которых лежала ответственная миссия бороться с преступностью в нашем городе.

Но то ли все преступники уже сидели по тюрьмам и наступила долгожданная Эра Милосердия2, то ли наши зловещие физиономии наводили на мысль о содеянных нами тяжких преступлениях, о трупах тайно захороненных в Брюховичах3, о скупке и перепродаже вещей, отнятых у вдов и сирот, – строгие и справедливые светочи мужества и героизма решили нас задержать. Громким официальным голосом были спрошены документы. Оных у нас не оказалось. Тогда было высказано требование предъявить к досмотру переносимые предметы, что было выполнено. В разговоре между собой стражи правопорядка высказали вполне достоверное предположение, что мы – воры и убийцы, застуканные в момент перепрятывания награбленных вещей. Без лишних разговоров нас погрузили в "бобик" и привезли в "ментовку".

Там нас обыскали, допросили, перезвонили домой Паше, Палычу и

Батьковичу, дабы проверить наши показания и удостовериться, что мы действительно имеем обыкновение таскать инструменты домой после каждой репетиции. Толстый солидный начальник отделения потребовал на деле проверить, что мы музыканты. Тогда, расчехлив гитары, я и Паша приготовились принимать заказы. Спев на протяжении часа около тридцати всевозможных бандитских шлягеров, которые здесь, судя по всему, пользовались огромной популярностью, мы были отпущены.

Проклиная всё на свете, мы пёрлись хрен знает откуда по домам, и поминали "незлым тихим словом" такую родную, такую справедливую и такую бдительную нашу милицию. А несостоявшийся вор, убийца, скупщик краденного, и, в то же время, простой школьник, будущая "рок-звезда"

Батькович тихо грезил о грядущих триумфах.

ИГРЫ НАУГАД

– Ты мне объясни, на хрена тебе всё это нужно?

Толстый с пьяной настойчивостью задавал мне этот вопрос в тридцатый раз за сегодняшний вечер.

– Тебе не понять. Это нужно чувствовать.

– Кретин, ты же ломаешь себе жизнь. В музыке сложно пробиться.

Это знают все. И ты знаешь. Просто ты упрямый, как осёл, и прёшь на кирпичную стену лбом, игнорируя двери.

– Я по-другому не могу. Так сложилось. В башке произошла какая-то лажа1, и кроме музыки мне ничто не интересно. Я понимаю, что могу потерять всё, не добившись ничего, но все ставки сделаны. Что-либо менять поздно. Да я и не хочу менять.

Разговор происходил в нашем культовом пивняке с кокетливым названием "Янтарь". Толстый позвал меня якобы обмыть стипендию, и после первой же кружки пива стал меня "лечить". Он считал, что мне нужно срочно завязывать с сомнительными экспериментами на музыкальном поприще и браться за ум.

С точки зрения нормального человека он был прав. Весь прошедший месяц я, что называется, горел в огне. "Клан Тишины" был в последнее время нарасхват среди всех наших знакомых. Мы шлялись с вечеринки на вечеринку, выступая чуть ли не каждый день. Квартиры не могли вместить всех желающих нас услышать. Наши песни заучивали наизусть, от нас требовали записей, за нами ходили табунами восторженные почитатели. Причём, всё происходило только на уровне "квартирников".