– Давай найдем, – согласился я. – Надеюсь, он – богатый еврей, который даст нам денег!
– Он, конечно, еврей, но не богатый и денег не даст, – отвечал француз.
– Тогда зачем нам его искать?
– Просто потому, что он мой дядя!
Дядю мы нашли в телефонной книге. И Ив ему позвонил. Он видел дядю всего один раз в жизни, когда был еще школьником. Дядя жил недалеко от "Арт-Фабрик" в небольшой муниципальной квартире с женой и кучей уже взрослых детей. Все они сидели на социале, но подрабатывали, забивая в компьютер какие-то данные из актов какого-то министерства. Дядя обрадовался Иву и напоил нас чаем.
Он сразу же захотел посмотреть новое жилище своего племяша, и мы повели его в "Арт-Фабрик".
– Отлично, – похвалил помещение дядя. – У меня есть прокачка для туалета, мы его починим. А вот спать, на таком диванчике, явно не удобно. У меня в подвале есть большая старая кровать, на которой я зачал всех своих детей. Это – семейная святыня! Но я готов отдать ее вам, чтобы вы на ней тоже что-нибудь зачинали! У этой кровати хорошая энергетика, она располагает к занятиям сексом.
– Но почему вам ее не оставить себе? Мы ведь можем ее сломать!
– Не сломаете, она крепкая, в случае надобности выдержит Содом и
Гоморру. А я нею не пользуюсь. Когда я понял, что детей мне уже достаточно, я разобрал ее и унес в подвал. И вы представляете? Моя жена, которая до того беременела как кошка, вдруг перестала беременеть?!
Мы пошли за кроватью. Это было чудное сооружение с толстым пружинным матрасом. Кровать была огромной. Она занимала почти половину зала, превращая всю галерею в спальню. Мне это не понравилось.
– А как же нам устраивать выставки, если здесь будет стоять кровать?
– Ничего, пусть стоит, она не мешает, – сказал Ив, неожиданно меняя тему. – Кстати, а что ты будешь читать в институте славястики?
– Буду читать украинскую лирику.
– Украинскую лирику? Ты пишешь стихи по-украински?
– Да, пишу… Я ведь жил на Украине несколько лет. Тусовался в
Одессе и во Львове. С украинской литературой вообще кранты. Там ничего не происходит. На Украине нет ни одного поэта, который бы чувствовал язык. Поэты пишут на суржике – причудливой смеси русского и украинского или же канцеляритом.
– А когда ты все это написал?
– Уже давно, но эти стихи до сих пор остаются невостребованными.
– Ты никогда не читал их на публике?
– Никогда! Но я сделаю это на закате 20 века, чтобы Украине не стыдно было потом обернуться назад. Чтобы хоть что-то осталось в ее культурном наследии. Чтобы можно было внести эти стихи в школьные хрестоматии!
В венском институте Славястики никогда не собиралось и никогда не соберется больше столько людей, как в тот декабрьский вечер 1999 года. Даже на выступление Нобелевского лауреата Бродского в 1992 году пришло во много раз меньше.
Срывая с себя одежду, я вскочил на кафедру, с которой читали свои мертвые лекции живые трупы. Свои трусы я бросил в толпу беснующихся студенток, и она их поглотила. Мой хуй болтался в воздухе на уровне их лиц, губ, носов и я чувствовал, что она рассматривают его с большим интересом.
Возвышаясь над ними, я обрушил на них поток своей поэзии. Они смеялись, аплодировали и не хотели меня отпускать. Но я кончил, точнее сказать – дочитал и спрыгнул вниз, чтобы смешаться с народом и промочить водкой пересохшее от декламации горло.
Запела Ольга. Ко мне подошел Преподобный.
– Привет, – сказал я. – Не думал, что тебя здесь увижу!
– Меня пригласила Фиона, жена Перверта, я тебя с ней сейчас познакомлю, она здесь учится, – сказал он.
– Неужели у Перверта есть жена? – удивился я. – Надеюсь, что самого Перверта здесь нет!
– Нет, он бухает в компании Пятаковой. Приударяет за фрау Мельников.
– Вот так новости! А что же хер Мельников? Не ревнует?
– Представляешь, они с Ирочкой решили быть прогрессивными и жить как свободная семья – free family, так как они друг другу уже за столько лет надоели. Теперь они договорились между собой, что могут трахаться на стороне сколько угодно. И он, и она.
– Ха-ха! Какие модные ребята! Какие прогрессивные идеи! Они по-прежнему рассказывают историю о том, как я хотел отравить Андрюшу?
– Нет, сменили пластинку.
– Не может быть!
– Теперь они рассказывают о первой ночи фрау Мельников после того, как они пришли к решению трахаться на стороне. И она решила потрахаться… с кем бы ты думал?
– Теряюсь в догадках!
– С Гудком!
– С Гудком?
– Да. Он привел ее к себе в свою прокуренную до запаха прокисшей капусты мансарду…
– И?
– У него не встал.
– У меня бы тоже не встал…
– Он стоял перед ней и в панике дергал себя за свой маленький сжавшийся хуйок, который не становился больше и тверже. В итоге она ушла.
– И теперь всем об этом рассказывает?
– Да. Каждый день и помногу раз.
– А что говорит Гудок?
– Он покинул компанию, не в силах выносить позор. Говорят, у него депрессия.
– Нельзя допустить, чтобы он наложил на себя руки! Гудок – симпатичный урод!
– А вот и Фиона, она – ирландка.
Фиона оказалась толстой сдобной телкой, слепленной из белого дрожжевого теста, подобные тела хочется подолгу месить. На руках она держала грудного ребенка. Бедняжка, она была из хорошей богатой семьи и полностью содержала своего супруга, вкладывая деньги в его сомнительный талант, оплачивая ему бесчисленные уроки, рожая ему детей. Я в глубине души презираю мужчин-празитов, хотя это наверно очень кайфово – сидеть на шее у бабы.
У меня же всегда в жизни получалось наоборот – бабы садились на шею мне. Проклятье! Повернувшись от Фионы, я столкнулся с Юрой. Я предлагал ему ехать с нами на юг, но он отказался, сославшись на то, что может там сорваться и пойти в казино. Он не играл уже несколько месяцев. За ним следом шла Карин.
– Отдай мне "Ос"! – ныла она. – Это моя картина! Я могу вернуть тебе твои 273 шиллинга, но ты должен отдать мне будиловских "Ос"!