Он подскочил к трибуне сконструированной из его архиквантов – универсальных архитектурных сегментов, придуманных им еще в шестидесятые годы.

– Я очень много путешествовал, – продолжал он, – я жил и работал в Калифорнии, в Японии, в Арабских Эмиратах. Но я никогда не бывал в

России! Зато сегодня я пригласил русского поэта, архитектора перформанса – Владимира Яременко-Толстого! Амичи, прего!

Меня встретили аплодисментами.

Я подошел к трибуне и залез с ногами на стул. Но этого мне показалось мало, и я забрался на саму трибуну. Теперь я стоял, словно постамент на цоколе.

– Дамы и господа! – торжественно заявил я. – В Сибири уже много веков существует традиция – поэт или поэтесса, читающие свои стихи публично, должны делать это совершенно голыми, дабы убедить людей, что они ничего от них не прячут – прежде всего, это могло бы быть оружие или задние мысли. Настоящий поэт всегда должен выступать голым!

Я расстегнул штаны.

По рядам зрителей прокатился тревожный ропот.

Я снял штаны и принялся расстегивать рубашку.

В массах началось замешательство.

Я снял трусы и расправил свалявшийся в дороге хуй, чтобы он выглядел поприличней.

Когда я поднял глаза, я увидел, что народ, развернувшись на 180 градусов, в панике ломонулся на выход. У всех дверей верхнего яруса возникла молчаливая давка. Хайдольф побледнел, судорожно зажав в руке дирижерскую палку.

– Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!!! – заорал я.

Я посмотрел вперед вверх и встретился глазами с мамой Хайдольфа.

Она улыбалась. Ряды гостей на глазах жидели.

– Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!!! – заорал я еще громче.

Прочитав все десять заповедей, я спрыгнул с трибуны, схватил бубен и с завываниями пустился вверх по лестнице, чтобы немного побегать в народе, прогнав таким образом еще пару дюжин гостей.

Бледный, как смерть, Хайдольф взмахнул дирижерской палочкой, и духовой оркестр австрийских троттелей заиграл туш.

Ко мне застенчиво подошла Эвелина, стараясь не смотреть мне на хуй, радостно приветствовавший ее приближение энергичным взмахом головки.

– Замечательно, – сказала она. – Только кто теперь съест и выпьет, все то, что приготовлено на фуршет?! Ведь мы рассчитывали на триста персон, а в итоге вряд ли наберется хотя бы тридцать.

– Можно устроить большую жрачку, как в известном фильме "Большая жрачка" с Марчелло Мастроянни, смотрела? – спросил я, ненароком уткнувшись ей хуем в бедро.

– Ой, тебе лучше одеться, – покраснела Эвелина. – Я обещала познакомить тебя с моими родителями. Они, кстати, никуда не сбежали.

Увидели, наконец, чем занимается их дочь! Они так гордились, что я получила эту работу…

Эвелина сглотнула слезу.

Мне было жалко уезжать из провинциального Клягенфурта, где в конце 20-го века все еще существовала такая непосредственная публика, какой не найти в других уголках Европы, мне жалко было оставлять длинноногую Эвелину и горы деликатесов, которые мы не съели даже наполовину.

Родители Эвелины жали мне руку и говорили, что им очень понравился мой перформанс, и что они гордятся своей дочерью, которая смогла организовать подобное шоу. Хайдольф стоически бодрился. С одной стороны он был доволен скандалом, с другой – ему было обидно, что я разогнал его публику, и что из убежавших никто не вернулся хотя бы выпить с ним рюмочку шнапса.

В австрийской земле Каринция живет гордый принципиальный народ, из уважениям перед которым я готов снять не только шляпу, но и все остальное, чтобы он смог воочию убедиться, что под одеждой сибирского поэта не спрятано оружие или задние мысли.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Коварные планы Карин Франк. Возвращение Гейгера.

Отправляясь в Семпер Депо, чтобы послушать Ника Кейва, я даже в самых страшных снах не мог представить себе, что мне снова придется выслушивать грязные откровения Карин Франк! Проклятье! Я должен был об этом в принципе догадаться, однако, даже знай это наверняка, послушать лекцию Ника Кейва я все равно бы пошел.

Когда-то в Семпер Депо располагались декорационные мастерские

Венской государственной оперы, а затем его отдали Академии искусств, вследствие чего туда переселилась часть творческих мастерских.

Помещения Семпер Депо были огромны, особенно один из залов, напоминавший по своей структуре Наполеонштадль в Клягенфурте, только гораздо больше, можно сказать – колоссальней. Это был поистине титанический зал, использовавшийся некогда для сооружения монументальных бутафорий, по периметру которого располагалось пять ярусов металлических галерей.

Лекция Ника Кейва была абсолютно халявной. Он собирался поговорить со студентами о принципах создания поэтического текста на примерах собственного творчества. Ник был смесью неграмотной австралийской аборигенки со школьным учителем англосаксом. Полу туземец, полу европеец. Гремучая смесь. Интересные черты лица.

Охуительный голос. Невъебенные песни.

У меня были диски с записями его проникновенных философских баллад, напетых им под музыку группы "ГАДКИЕ СПЕРМАТОЗОИДЫ" (THE BAD

SEEDS). Мой питерский друг художник Будилов тоже любил Кейва. В свой первый приезд в Вену он даже спиздил в магазине "Медия Маркт" кассету с его последним концертом. А потом, когда оказалось, что у меня нет кассетного магнитофона, он спиздил еще и плеер. Так он и разгуливал тогда целый месяц по Вене – с кассетой и с плеером, почти всегда в жопу пьяный, пока у него не спиздили и кассету и плеер, когда он уснул на лавочке в парке.

Художник Будилов пил до поросячьего визга. Пьяным он был невыносим и начинал приставать с сексуальными домогательствами к старухам и пожилым дамам, подсознательно обнажая свое истинное либидо отпетого геронтофила. Признаюсь честно, мне было абсолютно невдомек, зачем Карин решила пригласить его к себе в гости! Конечно,

Будилов – оригинальный и смешной персонаж, однако наблюдать за ним лучше издали, не допуская его на собственную территорию.

Я был рад, что Будилов снова пожалует в Вену, но больше всего я был рад тому, что он в этот раз будет жить не у меня, а у Карин!

– Ты знаешь, зачем я пригласила Будилова? – неожиданно раздался у меня под ухом назойливый голос Карин Франк.

Я вздрогнул. Лекция еще не началась, но ассистенты уже разносили и раздавали всем желающим распечатки текста на английском и немецком языках. Это было очень удобно, ничего не надо было ни записывать, ни переспрашивать у соседа.

– Нет, не знаю, – искренне признался я, с любопытством заглядывая в скрипт с текстами рок-звезды. – Наверное, в знак благодарности за то, что ты жила у него в Питере в маленькой комнатке?

– Но я же ему за это платила! Пятьдесят баксов в месяц!

– А-а-а… Ну, тогда я не знаю. Не могу даже догадаться. Скажи!

– Как ты думаешь, он на мне женится?

– Вау! А разве он уже пообещал на тебе жениться?

– Нет. Он пока еще об этом не знает.

– Он что, тебя потрахал?

– Нет, но он – единственный мужчина, с которым бы мне хотелось трахаться.

– А почему ты не потрахала его в Питере, когда жила в маленькой комнатке? Ты бы могла его туда заманить водкой и трахнуть?

– Мне было неудобно, там ведь Мира, она постоянно заходила ко мне в комнату, якобы затем, чтобы взять что-нибудь в шкафу или в комоде.

– Понятно, просто не было удобного случая…

– Зато здесь ему ничего не останется, как меня трахать!

– А ты уверена, что он захочет?

– Я думаю, когда он напьется, ему будет все равно.

– Я тоже так думаю.

– А он на мне женится?

– Конечно, как честный человек он просто обязан будет жениться.

После того, как оттрахает.

– Только что скажет Мира? – доверительно заглянула мне в глаза

Карин, не уловив ни тени иронии, которую я даже не пытался скрыть.