"В СССР секса нет!".

Ни что так не запоминается, как глупость.

7. Пятьдесят.

Вчера долго не мог уснуть.

Лежал и прислушивался к себе, к тому, что у меня происходит внутри, в теле. Доприслушивался до того, что стал ощущать, что сердце работает как-то не так. Временами колотится, будто хочет выскочить из груди, а временами затихает и почти останавливается.

Самовнушение? Это же надо довести себя до такого состояния! А главное – зачем? Вроде свыкся с мыслью, что скоро умру, так зачем я себя слушаю? Может, все-таки не хочу умирать? Может, страшно умирать? Кое-как я добрался до кухни и проглотил пилюлю, прописанную доктором Малосмертовым. Эти капсулы – не лекарство, обычный биостимулятор, говорил он. Лечебного эффекта не имеют, а качество жизни повышают. Качество какой жизни? Той, которой у меня нет? Пора, подумал я, пора эти пилюли хранить не на кухне в шкафчике, а в спальне, рядом с кроватью или в кармашке пижамы. Скоро с кровати вставать не буду. А потом умру. И все закончится. Слабость превратится в легкость, и слушать мне себя не придется…

Вспомнил свой сегодняшний разговор с Егором.

Сидел на кухне в пижаме и разглагольствовал о жизни. Сравнивал ее с затянувшимся отпуском. Жизнь нельзя ни с чем сравнивать, она уникальна. А мое разглагольствование – всего лишь брюзжание одинокого старика, уставшего чувствовать себя развалиной. Я говорил, а Егор слушал. Внимал. Дай бог, чтобы он не стал думать так же, чтобы сделал правильный вывод. Нет, надо снова поговорить с ним, сказать, что я был не прав. Ведь жизнь она у каждого своя.

Закономерностей нет и быть не может. Она сложна и непредсказуема.

Какие могут быть сравнения? То, что одному кажется закономерностью, для другого – исключение. И наоборот. Не к смерти надо стремиться, а к жизни.

А так ли уж я хочу умереть, как о том говорю и думаю? Сегодня вышел на балкон подышать свежим воздухом, закутавшись в плед, чтобы не простыть на ветру. Прояснилось, и солнышко коснулось моего лица своими лучами. Это прикосновение не было мне неприятным. И ветер стих, превратился в ветерок, который приятно обдувал мою кожу. Внизу шла пара – парень и девушка. Они о чем-то весело разговаривали, громко, но без мата, что сейчас редкость. Мне показалось, что они счастливы. Я порадовался за них. Без зависти, просто порадовался тому, что они живут и что счастливы. Мне захотелось увидеть и других людей. Я стоял и смотрел на прохожих.

А может быть, я все-таки хочу жить?

Компьютер я выключить забыл, проходил мимо него, когда шел из кухни и забыл. После того как принял лекаподие, немного полегчало, но вставать снова и выключать его, было лень – лежал и слушал шум компьютерного вентилятора. Пусть работает, что ему железному будет?

К этому мерному шуму примешивалось еще что-то, какой-то шелест и слабое потрескивание. Звуки шли от дерева Серафимы, по-видимому, в дереве совершались какие-то жизненные процессы. Под это потрескивание я и уснул. А может, пилюля подействовала? На свой вопрос, хочу ли я жить, я так и не ответил…

Мне приснилась Серафима.

Она редко снилась мне почему-то. Может, потому что днем она постоянно со мной? Я вспоминаю ее днем, а ночью она дает мне отдохнуть. Я вообще редко вижу сны.

Сегодня ночью Сима была такой, как в нашу последнюю встречу. Она была одета в свою походную, экспедиционную униформу, и выглядела очень грустной. Она была грустна и в моем сне и тогда, в день ее отъезда. Она не могла отменить свое участие в экспедиции, ей надо было ехать, она прощалась со мной, и я видел, что уезжать она очень не хочет. Словно предвидела что-то, словно знала – должно случиться что-то непоправимое, какое-то несчастье, с кем-то из нас. Может быть, мне надо было удержать Серафиму? Силой заставить ее остаться?

Запереть дверь и не выпускать… Знать бы что будет, наверное, я бы так и сделал. И плевать на ее работу, плевать на эти вулканы, катаклизмы, движения тектонических плит, плевать на все! Но она уехала, я не удержал ее. Я потерял Серафиму…

Да, все было как тогда, сон был почти дословным повторением тех последних минут. Сима стояла в дверях и говорила:

– Так и не дала тебе инструкции по уходу за деревом. Не успела.

Ничего, напишу все в письме…

– Сима, а почему ты без сережек? – спросил я.

– Забыла одеть. Ничего, сохранней будут…

Почему мне приснилось именно это?

Утром, едва проснувшись, я увидел, что на торцах веток вспухли нежно-зеленые комочки, похожие на сжатые кулачки маленьких иноплатетянишек, по-видимому – бутоны будущих соцветий дерева

Серафимы. Они очень странно смотрелись на черном, казавшимся высохшей корягой дереве.

Сегодня прочту еще раз последнее Симино письмо, подумал я.

Пришел Егор.

– Ты чего пришел? – строго спросил я.

– Завтраком тебя накормить.

– Институт из-за меня прогуливаешь?

– Сегодня суббота.

– Точно, – вздохнул я, – совсем счет дням потерял. Для меня же все едино – что суббота, что понедельник – все дни выходные. На работу что ли выйти?

– А что, дядь Жень, чувствуешь себя способным к возобновлению активной трудовой деятельности?

– Еще каким способным!

Сказал это и прислушался к себе. Вчерашнего недомогания как не бывало -сердце билось ровно. Я действительно чувствовал себя великолепно, я даже не прочь был выпить чашечку кофе, да и от чего-то более существенного не отказался бы.

– Слушай, Егор, – решил я, – а свари-ка мне молочной лапши. Или каши, можно даже овсяной. И это… бутербродов наруби побольше.

Егор удивленно на меня посмотрел:

– А ты и точно…, выздоравливаешь… Бутербродов с сыром?

– Ага. И с колбасой. А я пока схожу, побреюсь. Зарос.

– Ну, ты даешь!…О! А это ты уже видел? – Егор указал рукой на инопланетные зеленые кулачки.

– Видел. Я же тебе говорил – дерево Серафимы должно зацвести.

Срок подошел.

Я почти легко поднялся с постели, умылся, побрился и пока Егор варил мне молочную лапшу, засел за компьютер.

Женечка, любимый, здравствуй!

За то время, что я провела с тобой, мы мало разговаривали и много любили друг друга. Я даже почти ничего не успела рассказать тебе о дереве, которое привезла в подарок. Это не простое дерево, это дерево Жизни. На острове, где произрастает этот вид, местные жители никогда не болеют. Ну, почти никогда.

Во всяком случае, ничем серьезным. Аборигены говорят, что их лечит это дерево. Это они его так называют, дерево Жизни.

(Ты назвал его деревом Серафимы, я не против, мне это даже нравится). Не знаю, возможно, это всего лишь легенда, но аборигены свято верят в нее. Они, конечно, не живут вечно, умирают, но только тогда, когда заканчивается их жизненный путь, обычно в очень преклонном возрасте. Или от ран. А если раны не смертельны, они залечивают их, делая повязки из лепестков дерева

Жизни и съедая эти лепестки, как мы, цивилизованные люди, глотаем таблетки и порошки. Эти деревья цветут один раз в сто лет, но на острове они цветут постоянно, потому что их много и потому что каждое из деревьев имеет свой возраст…

Далее шла короткая и не сложная инструкция, как ухаживать за деревом, как часто и в каких объемах производить полив. Короче, то, что я знал назубок.

Я встал из-за компьютера и подошел к дереву Серафимы.

– То, что о тебе говорят эти дикари, правда? – спросил я у него,

– ты действительно – дерево Жизни?

– Дядь, Жень! – крикнул Егор с кухни. – Ты с кем там разговариваешь?

– Сам с собой, – ответил я и пошел есть молочную лапшу.

Я практически никогда не болел. Чем болел в детстве, не помню.

Наверное, всеми теми детскими болезнями, которыми болеют дети – коклюш, скарлатина, ветрянка, что там еще? Короче, чем положено, тем и отболел. Потом я вырос и перестал болеть. Сколько раз промачивал ноги в осенних и весенних лужах! А зимой? Бывало, набарахтаюсь в сугробах, накатаюсь с ледяной горки, домой приду – штаны как жесть, колом стоят. Мои сверстники простужались, болели ангиной, катаром верхних дыхательных путей, цепляли грипп, а мне – хоть бы что! Даже на обязательные прививки от всякой всячины, которые нам ставили под лопатку, я реагировал адекватно – оставался бодрым и не температурил. Мне дружки завидовали, особенно Борька Тубаров, у него всегда поднималась температура после уколов, и он не ходил в школу.