Осталось у меня непониманье

Того, что раз случилось. Странно мне

Подумать, почему оно так было.

Я кой-чего не помню. Но вполне

Вот этот случай сердце не забыло.

Вы видели: я столько знал людей,

И все ко мне ужасно были милы,

Но не знавал я среди них — друзей.

Единственный мне другом показался

И дружбы удостоился моей.

И он ко мне сердечно привязался,

Хотя природы был совсем другой.

Он наших мыслей дорогих касался

И в разговорах был открыт со мной,

Но постепенно, сам не понимаю,

В моих глазах он стал как бы иной.

Стремился вечно я, куда — не знаю,

Воображал, однако, что вперед.

А он — решил я,— мне не подражая,

Застыл на месте, никуда нейдет.

И сделался он мне — как все другие,

Как те, кого я обличал. И вот —

Пришли для дружбы времена иные:

Его теперь я также обличал,

Что недвижим, что дни его пустые…

А он… Он даже мне не возражал,

Он только слушал, как всегда спокоен,

И тем еще сильнее раздражал.

Коль он как все — того же и достоин!

Достаточно я всеми угнетен.

Ведь я не так, а по-иному скроен.

В душе-то знал я хорошо, что он

Останется, как прежде, неизменен.

Но знал и помнил это, как сквозь сон,

И уж жалел, что был с ним откровенен.

Так дружба наша и сошла на нет.

Он помнит все, он ей, конечно, верен,

Ну а во мне — едва остался след.

Да ведь над ним не знает Время власти,

Я ж Время не любил, и я — поэт,

Я весь в движеньи, в переменах, в страсти…

Мне друга жаль, но чем я виноват?

Не разорваться ж для него на части!

Меня любил, я знаю, он как брат,

Но — кончено, не начинать сначала.

Пускай он примирится, рад — не рад,

И не такая дружба пропадала.

Теперь я понял суть ее вполне,

И на него не сетую нимало.

Здесь, сидючи один, и в тишине,

Я не успел понять, в чем было дело,

Кой-что в разрыве странно было мне.

Теперь же сердце всё раскрыть сумело.

Вам рассказав, я понял: друг не знал

Меня совсем, хоть много раз, и смело,

Он в разговоре это утверждал.

Меня он ни пророком, ни поэтом —

Сказать по истине — не признавал.

Недаром никаким его советам

Не думал следовать я никогда.

А был ли прав? Да что теперь об этом!

Он взят уж от земного… Иногда

Его я вижу здесь. Он навещает

Какого-то из наших. Но тогда

Скользнет как тень и тотчас исчезает,

Мне улыбнувшись только. Не пойму,

Как это он свободно здесь гуляет?

Мне правила известны. Почему

Допущено такое oтступленье?

За что оно позволено ему?

Я беспристрастен…» Данте в нетерпеньи

Прервал его: «Да бросьте, всё равно!

Ведь он уж вам не друг, и, без сомненья,

Вам безразлично, что ему дано —

Что не дано… Постойте, вы сказали…

Я слушаю вас, кажется, давно…»

«Да, я кончал, но вы меня прервали.

О друге ж я затем упомянул,

Чтоб беспристрастие мое вы знали,

И вот, скажу: он больше понимал

Любовь, чем понимал ее тогда я.

Вы знаете, к Кому людей я звал,

Я проповедовал Любовь, не зная,

Люблю ли я Его, люблю ли сам.

И друг советовал,— не упрекая,—

Поставить хоть предел своим словам.

Он мне шептал — как помню этот шепот!—

„Вы говорите: 'Все Ему отдам…'

Не нужно ли пройти вам раньше опыт?“

Не слушал я, За то, что он суров,

В душе к нему — досада или ропот,

Не слышит он, мол, искренности слов,

Моей борьбе и мне всегда мешает…

Теперь я должное ему готов

Отдать. Я думал, он меня не знает,

А знал он все, и был он прав тогда.

Здесь это понял я, но не узнает

Мой бывший друг об этом никогда.

Оставим же его. Пора, кончаю.

Ясна вам жизнь моя, моя беда.

Вам ясно также, что теперь я знаю,

Как я обидел время и Того,

Кого любить хотел, и не прощаю

Себе еще покуда ничего.

Не я, ведь, создал Время; с ним боренье

Бореньем было с волею Его.

Ах, все это единой цепи звенья!

И Тот, Кто в жизнь послал меня, на свет,

Послал не для такого искушенья,

Не для судящего огня — о нет!—

А для любви и для огня иного…

За это я и дам Ему ответ.

Скажите же теперь мне ваше слово.

Соседу вы сказали — слышал я,—

Сказали правду прямо и сурово.

Но я не он. Не та и жизнь моя.

Во многом виноват и я, конечно,

И сам себе я строгий судия,

Но вы…. не надо ли вам быть сердечней

И милосерднее меня судиться

Ужель вам кажется, что бесконечно

Могу я в этом подземельи быть?

Имейте же немного сожаленья,

Вы приговором можете убить

Ее — мою надежду на прощенье.

А без надежды, даже и в аду,

Поверьте мне, и лишнего мгновенья

Пробыть нельзя. И я не проведу».

Дант слушал океанца, сдвинув брови,

А тот опять: «Ответьте же, я жду!»

Но Дант молчал, и только всё суровей

И строже делалось лицо его.

«Уж лучше б обойтись без предисловий,—

Сказал он наконец. — Ты ничего

Еще не понял! Новое сознанье?

Нет, новое — оно не таково!

Не понял ты и смысла наказанья.

Не увидав его в своей судьбе,

Ты — прежний весь. И в этом состояньи

Ты с лаской повествуешь о себе.

Хотел ты цепь разбить — но целы звенья!

Ты вспоминаешь о своей борьбе

Там, на земле,— почти что с умиленьем,

А вечность друга позабыл легко.

И ныне ты — мечтаешь о прощеньи?..