Так пусть вам будет это не в укор,

Но я прошу вас очень: помолчите.

Такой ответ — ведь это приговор…

И лучше ничего не говорите.

Слова мне будут тяжелей всего.

А что касается земных событий —

Они известны здесь… И оттого

Я не хочу сравнений ваших с ними.

Нет, нет, не отвечайте ничего!

А если вы произнесете Имя…»

Он много бы еще наговорил,

Весь в увлеченьи бедами своими,

Но Данте здесь его остановил,

Алигиери звался он недаром,

Он с честью имя славное носил,

Да был и в родственной связи со старым.

Отважен, неподатлив, горд и смел,

Он обладал еще особым даром:

И боль, и страсть он умерять умел.

В глазах подземника заметив муку,

Он на него серьезно поглядел

И властным жестом только поднял руку,

Проговорив спокойно: «Вижу, нет,

Еще не пережили вы разлуку

С собой земным. Из всех грехов и бед

Вы не успели вынести морали.

Когда б не это, вы бы мой ответ

С поспешностью такой не предваряли.

Увидите, что он совсем не тот,

Как вы его себе воображали.

Он даже вашему наоборот.

И к вашим — не ошибкам, преступленьям,

Один такой, по-моему, идет.

Да, преступлениям. И, без сомненья,

Они не лучше, коль не хуже тех,

Что от незнанья или от забвенья

Творятся на земле. И этот грех

Ваш тяжелее, чем теперь на свете —

Лежащий камнем на плечах у всех.

Вам послано сознание. А эти,

Несчастные сыны различных стран,

Они теперь как брошенные дети,

Иль сами бросившие в океан,

Но по невинности, неосторожно,

Последний, свой, заветный талисман.

И сравнивать их с вами — как возможно?

Вы скажете: „Но я в моих делах,

Пускай они всегда и были ложны,

Я действовал один, на свой же страх.

Со мною и дела мои пропали.

Что на земле от них осталось? Прах!“

Когда и как об этом вы узнали?

Не думая нисколько о других,

Вы даже их как будто не видали,

Так что же можете вы знать о них?

А если стало шевелиться то же,

Порою тайно, в сердце у иных?

Ведь столько их теперь на вас похожих!

А если это принято от вас?

Что, если вы заворожили ложью

Невинных — в некий неизвестный час?

Но есть черта. Она непреступима,

Хоть преступаема была не раз.

А вы — вы хуже. Не прошли вы мимо,

Но прежде, чем дано вам умереть,—

Так вам черта казалась нестерпима,—

Ее всегда пытались вы — стереть.

Ее, одну, делящую святое

От злого и преступного. Как сметь

На это посягнуть? И что другое,

Что людям больше может повредить,

Чем это дело: тихое — и злое?

Я только человек. Не мне судить.

Но, кажется, и мгла, и эти стены,

Все нужно было вам, чтоб не забыть,

Что ваша жизнь была одной изменой,

Одной изменою Тому…»

                       И вдруг

Волна вздыбилась дымно-черной пеной,

Обоих залила, и всё вокруг.

Но унесла с собою, отступая,

Лишь одного. Где Данта бедный друг?

Чуть виден, как волна его, качая,

Уносит в даль, куда-то в темноту,

И, слышно, силился кричать, рыдая

Сквозь адскую, должно быть, тошноту:

«Любил меня… А я любви не видел…

Стереть хотел Его любви черту…

Уж лучше бы… меня… Он ненавидел…

Всю жизнь изменою… я вел с Ним спор,

Но Он любил… а я Его обидел…

Меня любил…»

              — «И любит до сих пор!»—

Дант крикнул громко, чтобы, уплывая,

Тот правду услыхал. Но Данте, взор

В подземную напрасно тьму вперяя,

Не различал уж боле никого.

Где ж он? И Дант нахмурился, не зная,

Услышан ли ответ. «Но ничего,

Опомнится когда-нибудь от бреда,

Полезно это будет для него».

Так кончилась подземная беседа.

Но тут другой жилец подплыл, качаясь.

«Вы сверху, да? Вели вы разговор…—

Спросил он Данта, видимо стесняясь.—

Я слышал ваш и разговор, и спор,

И было мне, сказать по правде, странно.

Ведь голоса людского с давних пор

Я не слыхал. Лишь волны неустанно

Здесь воют. И уж так давно

Я сам молчу, средь этой мглы туманной,

А мне молчать — совсем не все равно.

Молчание — такое, право, бремя,

Особенно когда вокруг темно.

Ах, если б здесь у нас хоть было Время!

И я, ведь, жду его — и ничего!»

«A разве вы не говорите с теми,

Кто рядом, здесь? Не проще ли всего?

Да иногда неплохо и молчанье,

И если бремя — как и для кого!»

«Вам чуждо, вижу я, мое страданье!—

Ответил тот, качаясь на волне.—

Вы оказали первому вниманье,

Так почему б не оказать и мне?

Моя история — совсем другая,

А если вам и кажется извне,

Что мы не на земле уже, не там,

Где все общаются, а вот бы сели

Вы на волну, так стало б ясно вам,

Что мы давно друг другу надоели…

Печется каждый о себе одном.

Недаром тот окончил еле-еле,

Начав рассказы о себе самом.

Был рад найти не здешнего…

Он на земле со мною был знаком,

Но я не знал тогда о нем такого,

Что вам он откровенно рассказал»,

«А вы подслушали?»— И Дант сурово

Взглянул. Но тот, спеша, ему сказал:

«Ах, не сердитесь, это я невольно…

И хоть не знал — я всё подозревал.

Вас огорчить мне, право, было б больно.

Я не подслушал… Да и что о нем!»

Но Дант опять прервал его; «Довольно!

Хотите рассказать мне о своем —

Так говорите!» Данте был расстроен.