Принимая во внимание эти жестокие условия, может показаться странным, что Осио удавалось набирать (и удерживать) полную школу добровольных слушателей. Очевидно, он был выдающимся педагогом, чья незаурядная личность и непоколебимый самурайский дух могли воодушевлять молодых людей на самопожертвование.

Его сильная воля и идеализм сочетались с резким, легко взрывающимся характером, граничившим с психопатией. Во время одной из своих лекций, говоря о беззакониях правительства, он так распалился, что схватил вдруг рыбу тригла, жарившуюся в углу комнаты, и в мгновение ока сжевал ее всю с головой и хвостом, громко хрустя костями.[470] Иногда праведный гнев Осио обращался против членов его собственной семьи, включая жену. Несмотря на ее низкое социальное происхождение, она была хорошо начитана в конфуцианских классиках, и когда муж был занят, часто подменяла его, читая лекции по «Великому Учению» и другим текстам. Однажды кто-то прислал ей в подарок разукрашенный гребень. Зная принцип своего мужа не принимать никаких подарков, она решила спрятать подношение до того времени, когда появится возможность вернуть его. Случилось так, что Осио обнаружил гребень. В ярости он приказал своей жене остричь волосы как монахине.

Подобно многим историческим личностям, выступавшим в защиту угнетенных слоев общества, он выказывал мало терпения, милосердия и мягкости в реальных отношениях с индивидами. Нетерпимость Осио, быть может, напомнит нам о Том, кто изгнал торгующих из храма, однако он был полной противоположностью Того, кто омывал ноги своим ученикам, или кто позволил Марии умастить Себя благовонным маслом нарда.

Философия, определившая жизненный путь Осио, приведшая этого верного самурая к восстанию против правительства, которому он когда-то служил, идеально соответствовала его сложной натуре. Основателем ее был Ван Янмин (1472–1529), соединивший карьеру солдата и государственного чиновника с занятиями философией. Большую часть своей жизни он провел в удачных кампаниях против восставших, однако был не очень-то удачливым политиком, и, отчасти — из-за клеветы, возведенной на него при дворе в Пекине, его служба не получила должного признания от правительства. Несмотря на умеренный социальный успех, школа Ван Янмина стала центром реформаторской деятельности, а его идеи дали плоды в последующих поколениях в Китае. Индивидуалистическая философия Ван Янмина укоренилась в Японии где-то через век после его смерти и, хотя и с перерывами, начиная с того времени играла впоследствии важную роль.[471] В первые десятилетия эпохи Токугава эта разновидность неоконфуцианства оформилась в независимую школу, главным основоположником, знаменитым философом и учителем в которой был Наказ Тодзю, явивший пример сыновней почтительности: он оставил важный государственный пост ради того, чтобы ухаживать за своей престарелой матерью в деревне неподалеку от озера Бива. В своем стремлении сеять истину, Накаэ не колеблясь обращался к самым низшим слоям общества, которыми пренебрегали представители более ортодоксальных форм конфуцианства.[472] Самым известным из последователей Накаэ был Кумадзава Бандзан — «ронин», энергичный чиновник-философ, озабоченный судьбой голодавшего крестьянства. Несмотря на обрушившиеся на него гонения из-за приверженности неортодоксальным идеям, он пытался применять идеи Ван Янмина в своей политической практике, разрабатывая программы реформ для надела неподалеку от Осака, в котором он служил.

Хотя основные принципы учения Ван Янмина вряд ли представятся зажигательными современному читателю, в Японии эпохи Токугава его философия рассматривалась как подрывная ересь. Официальной формой конфуцианства при поощрении Бакуфу ставшей фактически государственной религией, было учение Чжу Си, который в XII веке свел воедино конфуцианские системы, подчеркнув роль знания, как подготовительного этапа правильного поведения, которое стало известно как Школа Разума, или Принципа. Официальная школа чжусианской философии сложилась в Японии в первые десятилетия эпохи Токугава; в ней подчеркивалась традиционная лояльность государству и семье. Придавая большое значение внешней, «механической» пристойности, она имела тенденцию к превращению в узкую и условную формальность, которая, подобно англиканской церкви в дни королевы Виктории, поддерживала социальное и политическое status quo практически по всем пунктам.

В отличие от нее, приверженцы Ван Янмина предпочитали индивидуальный подход к условиям человеческого существования. Они верили, что истину находят интуитивно, а не путем холодных умопостроений.[473] Накаэ Тодзю и последующие приверженцы системы Ван Янмина во многом отличались друг от друга, но все сходились на главенстве интроспекции, независимости разума и чистого сознания. Самоочевидно, что этот подход имел много общего с дзэн-буддизмом, на протяжении многих веков оказывавшим самое существенное влияние на эмоции и эстетические вкусы высшего класса. Одной из причин того, что ванъянминовская форма неоконфуцианства была по вкусу многим мыслителям и деятелям современной Японии, являлось то, что она сочеталась с дзэнской линией в национальной традиции.[474] Как и дзэн-буддизм, конфуцианство Ван Янмина предпочитало конформизму и педантичности прямое соприкосновение с истиной, достигаемое собственными усилиями. Самопознание и самоконтроль считались более важными, чем любой вид формальной зависимости. Правильное поведение в обществе обусловливалось не приверженностью традиции и соблюдением запретов из страха наказания, но посредством интуитивного чувства морали, позволявшего индивиду действовать искренне и правильно. Философия Ван Янмина отличалась сильной антисхоластической направленностью. Некоторые выдающиеся ее приверженцы, как например Кумадзава Бандзан, сформировались, в основном, благодаря самоообразованию и отдали свою энергию прежде всего практической деятельности, а не книжному знанию; однако даже образованные представители этой школы, были склонны отрицать авторитет написанных работ и придерживались индивидуальной морали, диктующей искренние действия. В этом смысле существует очевидное сходство с дзэнским подходом. Будучи частью буддийской религиозной традиции, дзэн, однако, всегда имел тенденцию уделять большее внимание индивидуальной возможности достижения самопросветления с помощью медитации и других способов, тогда как философия Ван Янмина, будучи формой конфуцианства, сосредоточивала свое внимание на действиях индивида в обществе.

Бакуфу эпохи Токугава, с ее крайней консервативностью и приверженностью правилам, прецедентам и установившимся авторитетам, совершенно однозначно с большим неодобрением восприняла столь нонконформистскую, инвидуалистическую философию. Полнотой официальной поддержкой пользовалось чжусинское неоконфуцианство; наконец в 1790 году главный советник сёгуна опубликовал эдикт, запрещавший распространение «различных доктрин». При том, что эта мера установила монополию учения Чжу Си, она не лишила ученых сторонников Ван Янмина стремления к пропаганде своих идей в письменной форме, или к созданию частных учебных заведений.

В 1830-х годах, когда эдикт был еще в силе, самым выдающимся философом этого толка был Осио Хэйхатиро. Хотя он начал свою ученую карьеру как сторонник чжусианской формы неоконфуцианства, понемногу он отошел от нее и стал сторонником соперничавшей с ней еретической школы Ван Янмина, положения которой более отвечали его собственному независимому, активному характеру. Таким образом, за много месяцев до того, как Осио в самом общем виде стал рассматривать возможность восстания, он уже мысленно стал в оппозицию к истеблишменту.

Метафизическая система Осио, оказавшая серьезное влияние на его жизнь и на жизни многих героев — его последователей, основывалась на ванъянминовской концепции тайкё. Это термин переводится очень по-разному: Абсолютный Дух, Абсолютная Идея или Абсоютный Принцип.[475] Тайкё есть фундаментальная творческая сила и источник всех вещей во вселенной. Для выражения понятия Абсолютного Духа Осио часто использовал метафоры в манере, напоминавшей стиль даосских и дзэнских учителей. В одной из лекций он приводит в пример образ кувшина. Если кувшин разбивается, пустота, наполнявшая его, мгновенно возвращается во внешнее пространство; так и человеческое тело автоматически сливается с Абсолютным Духом. Он вечен и стабилен; даже великая гора, говорил Осио, может быть сдвинута землетрясением, но Абсолютный Дух ничто не сместит. Будучи универсальным и предшествующим всем вещам — объектам, чувствам и причинам — он не может быть постигнут простой ученостью; будучи абсолютным и всевключающим, он превосходит форму, время, историю и изменения; не принимая никаких противопоставлений, он отвергает любые различающие категории.[476] В соответствии с этим подходом, социальная несправедливость — предмет, усиленно рассматривавшийся Осио — могла быть связана с чжусианским типом дуалистического анализа, по которому одна группа людей представлялась сущностно отличной от другой.