Героем второго тома последней тетралогии Мисима является Исао — преданный своему делу юноша, который рискует жизнью в совершенно безрассудной попытке переворота правых в 30-х годах нашего века. После того как с помощью предателя заговор был раскрыт и обезврежен, герой закалывает себя кинжалом. Исао глубоко впечатлен философией Осио Хэйхатиро и историей его восстания, которую он читает в тюрьме в ожидании суда.[441] Позже в зале заседаний Исао (подобно многим реальным молодым ультра-националистам 30-х годов) пылко излагает свое мировоззрение судье. Он начинает с цитирования знаменитого максима Ван Янмина: «Знать и не действовать — все равно, что не знать вовсе».[442] Затем он излагает свои собственные мотивы, которые, как ему теперь кажется, весьма сродни тем, что столетие ранее двигали Осио Хэйхатиро:

«Именно эту философию я стремился претворить в жизнь. Знать упадок сегодняшней Японии… знать о бедности крестьян и отчаянии обездоленных, знать, что причина всему этому — коррупция политиков и откровенное презрения к людям финансовых комбинаторов (Дзайбацу), обращающих эту коррумпированность на пользу… — такое знание автоматически обязывает человека предпринимать действия…[443]»

Кульминационное событие в жизни Мисима Юкио также было предопредено, по крайней мере — на уровне сознания, философией Осио Хэйхатиро. В письме, которое Мисима написал мне прямо перед смертью, говорилось:[444]

… Возможно, вы — один из очень немногих людей, которые могут понять мое решение. Под влиянием философии Ёмэй [Ван Янмина] я понял, что знать и не действовать — значит знать недостаточно; само же действие не предполагает какого-либо эффекта.

Несмотря на великодушную оценку Мисима, вынужден признаться, что в то время не вполне понял его мотивы. Понемногу, однако, в ходе занятий Осио и другими представителями японской героической традиции, мне стало достаточно ясно: Мисима имел в виду самоценность искреннего, жертвенного акта, совершенно не зависящую от его практической эффективности, но сама неудача которого может придать ему дополнительную обоснованность. Поистине, «главное — путешествие, а не прибытие на место».

Осио Хэйхатиро — сложная, противоречивая фигура. При всем своем идеализме и симпатии к непривилегированным слоям, это был жесткий, даже жестокий человек, совершенно лишенный юмора, который на посту главы полиции сурово преследовал верующих христиан в Осака и который позже не колеблясь приказал убить одного из своих собственных приспешников, когда счел (как выяснилось — ошибочно), что тот может выдать заговор. И все же неудача его восстания и драматическое самоубийство немедленно сделали его носителем статуса героя — совершенного героя, личность которого идеализируется, а все недостатки, какими бы очевидными они ни были, забываются.

Более того, подобно многим трагическим японским героям, чья жизнь в памяти людей не окончилась вместе с их физической гибелью, Осио Хэйхатиро также «не позволили» умереть, но продолжили легенду: вместо того, чтобы славно окончить свою жизнь в разрушенном доме торговца в Осака, он, якобы, бежал в Китай, где трансформировался в Хун Сючжуаня и возглавил новое (еще более неудачное) движение — Восстание Тайпинов.[445]

Общим знаменателем для всевозможных почитателей Осио Хэйхатиро было их отвращение к политическому и моральному status quo, а также твердое намерение противостоять существующей структуре власти любыми методами, сколь бы опасными и жестокими они ни были, и какими бы безнадежными не оказались их усилия. Восстание 1837 года стимулировало подобные волнених (икки) и «погромы» (утиковаси) как в районе Осака, так и в других частях страны. Хотя эти выступления весьма различались по масштабам и целям, они походили друг на друга в одном отношении: все были неэффективны.[446] Иногда их предводителями были оставшиеся в живых члены группы Осио, пережившие поражение 1837 года. Однако, во главе большинства восстаний стояли люди, не имевшие прямого отношения к Осио, однако считавшие себя его духовными наследниками; в своих декларациях и манифестах они гордо провозглашали имя «господина Хэйхатиро».[447] Несмотря на всю свою непреклонность, нетерпимость и непрактичность, проигравший философ был харизматической фигурой, идолизируемой бедными горожанами и простыми крестьянами того времени. Нуждающееся население Осака и его окрестностей безусловно не получило никаких материальных выгод от восстания Осио, единственным практическим результатом которого было сожжение их жилищ и жалкого скарба; тем не менее, после смерти они признали его своим кумиром. По некоторым сведения, дошедшим до нас, они тайно переписывали его Судебные повестки («Гэкибун») и использовали их для упражнений в каллиграфии.[448] Почитатели Осио принадлежали отнюдь не только к низшим слоям общества; в конце эпохи Токугава он был очень уважаем мыслителями-роялистами, которые (довольно-таки ошибочно) представляли его убежденным революционером и противником Бакуфу, стремившимся уничтожить существовавшую политическую систему.

После того, как в эпоху Мэйдзи Япония открылась Западу и началось постепенное изменение общественной структуры, слава Осио Хэйхатиро временно вышла в зенит; однако, по мере роста недовольства центральным правительством в 1870-х годах, он стал героем для многих элементов, стоявших в оппозиции новой олигархии. Он был особенно почитаем членами Лиги Божественного Ветра — общества рационалистов-фанатиков на Кюсю, яростно противившихся политике правительства, поощрявшего западничество и упразднявшего старые привычки типа ношения мечей. В 1876 году произошла типичная конфронтация «японского духа» (ямато-дамасии) с реальной властью, когда члены Лиги, бешено размахивая своими самурайскими мечами, пробились сквозь строй солдат имперского гарнизона, причем защищавшиеся были вооружены современным оружием, и, после некоторого первоначального успеха, были полностью уничтожены.[449] Осио был также героем для предводителя последнего в Японии крупного национального мятежа — Сацумского восстания. Сайго Такамори, неудачное выступление которого произошло ровно сорок лет спустя после волнений в Осака, был, как указывает Мисима, весьма впечатлен той формой неоконфуцианства, которой придерживался Осио; одной из книг, которую он чаще всего перечитывал и цитировал в своих собственных сочинениях, был сборник лекций Осио по философии.[450] Приблизительно в то же время члены ширившегося движения за «народные права», чья кампания за демократические реформы привела их к оппозиции имперскому абсолютизму олигархии эпохи Мэйдзи, относились к Осио, как к своему предтече, — разумеется, не потому, что их цели были в чем-то схожи (Осию трудно представить верившим в политическую демократию), но потому, что они отрицали установившуюся несправедливость одинаково категорично и самоотверженно.[451]

В нашем веке набор почитателей Осио был примерно тем же. В 1918 году он был представлен в качестве вдохновителя зачинщиков «рисовых бунтов», захлестнувших Осака и другие крупные города.[452] В 1920-х годах Осио был поднят на щит диалектическими материалистами и изображен героем-первопроходцем, восстание которого явило собой первый акт осознанной классовой борьбы против старого феодального порядка. В период ультранационализма, начавшийся в следующем десятилетии, опыт Осио высоко оценивался интеллектуалами правого крыла,[453] а также оказывал воздействие на «молодых офицеров» и ультранационалистов, чьи кровавые перевороты 1930-х годов были всегда практически на сто процентов обречены на поражение.[454] С изменениям политического климата после 1945 года Осио вновь стал героем представителей левого крыла; и в то же время он служил образцом для Мисима Юкио.