Другие письма предводителю восстания были написаны его матерью и старшей сестрой. Они уговаривали его принять план обмена, поскольку их основным желанием было умереть вместе, они также умоляли дать им возможность переговорить с ним, пусть даже через щель в парапете. Эти и все последующие письма извне были умело составлены правительственными чиновниками с целью подорвать дух осажденных; они, однако, возымели прямо противоположное действие и лишь укрепили их решимость. Кохёэ возвратился назад с письмом, в котором подтверждалась непоколебимая приверженность вере, содержался вежливый отказ от предложения и сообщение, что в замке нет никого обращенного в христианство насильно. Ему был также дан большой сверток с продовольствием (мед, апельсины, паста из красных бобов и бататы) для передачи семье Амакуса Сиро. Отчасти это было сделано, чтобы хоть как-то утешить несчастных пленников, однако так же и для того, чтобы убедить нападавших, что в замке оставалось достаточно провизии.

Во время своего следующего визита, Кохёэ привел с собой Ман, младшую сестру Амакуса Сиро. Он принес письма, в которых Марта и Регина, очевидно, составляя их под диктовку своих пленителей, отрицали то, что в замке не было верующих по принуждению; дезертиры, перебежавшие за последнее время, писали они, подтвердили, что в действительности там было много таких, кто был вынужден принять христианство и теперь желал бы сдаться; им, по крайней мере, стоило бы позволить свободно покинуть замок просто по соображениям человечности. В письме матери содержалась довольно неубедительная ссылка на традиционное великодушие Бакуфу, она также вновь умоляла о встрече с сыном.

Амакуса Сиро, помня, вероятно, слова Иисуса: «Кто мне мать, и кто мне родные?», не был поколеблен призывами своей семьи. Два маленьких посланника были отосланы обратно с письмом, в котором говорилось, что обороняющиеся выполняют Божью волю (Деусу-сама но он-хакараи сидай-ни соро), и их оберегают Санта Мариа-сама, Сантияго-сама, Санфурансисуко-сама (Св. Франциск) и все блаженные святые. У ворот замка их провожало более двух тысяч инсургентов; маленькая сестра несла в руке кольцо и две рисовые лепешки, которые дал ей Амакуса Сиро в качестве прощального подарка.

Поняв, что призывы заложников-родственников оказались недейственными, Мацудайра приказал отправить в замок «стрелу-письмо» с предложением о прекращении огня и переговорах. В письме, адресованном «достопочтенному Масуда Сиро» (Масуда Сиро таю-доно), предлагалось, чтобы группу для ведения переговоров, представляющую правительственную сторону, пропустили в замок, либо чтобы переговоры прошли перед стенами замка. После некоторой заминки удалось достичь прекращения огня, и на берегу Оэ, прямо под замком, в полной видимости защитников и атакующих прошли переговоры. Позиции сторон оказались непримиримыми, и, практически немедленно, переговоры были закончены.[408]

Переговоры, угрозы, уговоры, мольбы родственников — ничто не смогло сломить дух Амакуса Сиро и его сподвижников, знавших, что компромисс в конечном счете приведет к поражению и требованию отречения от той веры, ради которых они сражались и страдали. Несмотря на то, что их положение было совершенно безнадежным, они решили оставаться в замке и принять славную смерть, которая должна была засвидетельствовать перед всем миром искренность их намерений.

К началу апреля запасы провизии у восставших практически истощились. В замке и раньше находилось слишком много людей, чтобы получать необходимый рацион; теперь же положение стало критическим. Перебежчики сообщали, что большинство защитников так ослабли, что даже не могли стоять в карауле, а работы по восстановлению фортификационных сооружений слишком изнурительны, чтобы они могли их продолжать. Голод (который должен был часто напоминать им о временах до восстания) доводил людей до отчаяния, и некоторые пытались тайком проникнуть в лагерь осаждающих в надежде раздобыть что-нибудь из съестного, а затем вернуться; другие спускались по скалам на берег в поисках съедобной морской травы. Наконец-то стратегия повелителя Мацудайра начала приносить желаемые плоды.

На этом этапе трагедии произошел инцидент с неприятным оттенком, произведший удручающее впечатление на оборонявшихся. Пушечное ядро, выпущенное осаждавшими, поразило помещение в главной цитадели, где Амакуса Сиро спокойно играл в го. Несколько зрителей были убиты на месте, сам предводитель восставших остался в живых, лишь правый рукав его одежды был оторван. Эта история, быстро облетевшая замок, заронила во многих головах мысль — не начал ли их лидер понемногу терять покровительство Дэусу.[409]

В ночь на 4 апреля оборонявшиеся предприняли вылазку. Внезапно открылись одни из ворот замка, и отряд, возглавляемый самим Амакуса Сиро, напал на лагерь, нанеся большой урон правительственным войскам. Воины отрядов Курода продолжали вслепую палить друг в друга еще долго после того, как вылазка закончилась. Однако, несмотря на начальный успех, в целом попытка оказалась неудачной: Амакуса Сиро и его людям пришлось вернуться в замок, оставив более трехсот своих людей убитыми и раненными. Когда тела некоторых восставших были обследованы, в их желудках обнаружили морские водоросли и ячмень; большинство из них находились на последней стадии истощения. Это подтверждало показания пленников и дезертиров о том, что запасы продовольствия в замке Хара иссякли. Даже для осторожного повелителя Мацудайра было ясно, что положение восставших критическое, и что наконец-то пришло время общего штурма. Для атакующих был установлен следующий пароль и отзыв: вопрос — «Провинция?», ответ: «Провинция.» Однако, начало откладывалось, частично из-за сильного дождя, частично же из-за необходимости скоординировать план действий многочисленных отрядов даймё.

Когда же наконец началась атака, это произошло по ошибке. 12 апреля случайно был зажжен один из сигнальных факелов, и воины отряда Набэсима ринулись на приступ, смешав тем самым тщательно разработанный план Мацудайра. К ним быстро присоединились другие отряды, и произошла беспорядочная, хотя и успешная атака внешней линии обороны, причем каждое подразделение разных даймё старалось покрыть себя как можно большей славой, первыми ворвавшись в замок.[410] На ширме «Лагерь у Симабара» изображены атакующие в тяжелых самурайских доспехах, взбирающиеся на крутые стены замкам, подобно стае броненосцев. Несмотря на отчаянное сопротивление и неоднократные промашки, приводившие к тому, что атаковавшие начинали сражаться друг с другом, они пробились сквозь внешние укрепления и стали медленно продвигаться по завалам из тел, чтобы осмотреть средний и внутренний периметры. Голодные защитники, у которых вышел весь боезапас, сражались камнями, палками, кастрюлями и всем, что попадалось под руку. На протяжении двух дней и ночей они отчаянно бились против тысяч хорошо вооруженных и сытых самураев.

14 апреля сопротивление стало слабеть. Атакующие систематически поджигали хижины и деревянные укрепления, и те, кто там находился сотнями сгорали заживо. Другие, включая большое количество женщин с детьми, сами бросались в пламя, не желая быть плененными. Для верующих христиан это было, разумеется, совсем не ортодоксальное поведение, однако многие из восставших были прежде всего японцами, и в эти последние мгновения их поведение соответствовало национальным традициям, а не ограничениям иноземной религии. «Большое количество [восставших],- писал даймё — очевидец событий, — обматывало руки тряпками и пыталось раздвинуть горящие [бревна], чтобы войти в строения. Они втаскивали за собой детей, а затем ложились на них, и все погибали [в огне]». Примечателен его комментарий относительно действий этих храбрых бойцов-крестьян, предпочитавших самоубийство плену: «Для людей низкого звания (симодзимо) это поистине была смерть, достойная похвалы. Слова не смогут выразить [моего восхищения]».[411]