Лейтенант тяжело вздыхает.

— Федой, Федой, — покачивает он стриженой «под польку» головой. — Да язве ты пейвый, кому за пъявду на оехи досталось? Вспомни, как во все въемена людей за одну только неугодную ггьявдивую фьязку на костьях сжигали, кожу с них сдияли и языки, пьетставь себе, выйивали. А ее, эту фьязку, люди чеез века пьенесли. Тебя же только слегка, капельку помяли, а ты и скис. Стыдись, Федой!

— Да, Федь, тут ты неправ. Я с дядей Лукой согласен. Он знает, что говорит, — поддерживает лейтенанта Коля. — Ты лучше проверь: пока тебя по полу гоняли, деньгу не всю выпотрошили?

Архитектор слабо машет рукой.

— Что деньги… Душу из меня за эти дни всю выпотрошили… 1 Раньше я ругал босеньких — били, теперь стал хвалить — опять бьют, да еще смертным боем… Как дальше жить — не знаю. Что говорить — не ведаю, — Федор осторожно пытается вправить нос. — А главное: все бесполезно, жратвы в магазинах все равно нет. Чисто… Послушай, Лукьян, скажи ты мне ради Дяди, про какую это фразку, которую к нам сюда через века занесли и за которую шкуру с человека сдирают, ты только что речь тут держал? Скажи, чтоб я запомнил. Иначе вдруг случайно ляпну по незнанию, а жить-то все-таки хочется…

— А сейчас, — с новой силой грохочет над Парусами голос Шуйцы, — кульминационный этап нашего празднества! Игры для смелых, веселых, остроумных и находчивых под общим названием «Раскрой себя»!

Объявление встречается одобрительным гудом.

— Ну, друга, — жарко потирая руки, обращается к компании Коля, — готовность номер один!

Под пиджаком у Волохонского что-то начинает попискивать.

— Йебята! — подмигнув курсантам, говорит лейтенант. — Мне что-то в гойло попало. Побудьте с Колей и Федоем, я отлучусь ненадолго.

— Ну что ты за человек, дядя Лука! — закатывая глаза, сжимает кулаки Коля. — Вечно у тебя не по людски! Самый момент, а ты линяешь! Не пущу! Не пускай его, ребята!..

Не реагируя на Колины протесты, Волохонский уходит. Умело ориентируясь в толпе, пробирается к выходу и, оценив специфику ландшафта, торопится к перекинутому через вялый ручей мостику. Спустившись под мостик, пристраивается у рослой крапивной поросли, вытаскивая из кармана выполненную в виде расчески рацию.

— Какого дьявола? — слышится недовольный голос генерала Плухова. — Почему молчишь? Рот, что ли, пластилином набил? Докладывай.

Волохонский подносит расческу к обиженно поджавшимся губам:

— В гойоде все ноймально. Мы находимся в настоящее въемя на тейитоии пайка «Освобожденный тьюд» в яене забьешенного кафе, котоее в найоде зовется «Паюса». Здесь многолюдное сбоите,1— Виктой Вильямович Молекула отдыхает. Обстановка в целом благопьиятна для ведения инфоймационно-технического наблюдения. Язговои идут в основном на бытовую тематику: о выпивке, женщинах и яботе. Некондиций пока нет.

— Офицеры есть?

— Человек пятнадцать.

— Пролы имеются?

— Две-тьи сотни.

— Лохматые подростки, студентишки?

— Штук тьидцать.

— Очкарики, бородачи и прочая вшивая прослойка?

— Этих сотенка набеется.

— Так. Хорошо. А нацмены?

— Пяток аймяшек, несколько молдаван, гьюпка гьеков, из Съедней Азии пайочка, двенадцать ассиийцев, болгайин с Якойем и пъибалт.

— Босых нет?

— Не видал. Впьечем, нет, один вьеде имеется. На беегу водички йибку ловит.

— Хм, ладно. Босых пока отложим. Продолжай работу.

Генерал прекращает связь. Волохонский продувает рацию, причесывает затылок. Замечает средь сочных крапивных стволов поблескивающий предмет. Нагнувшись, видит очки в золотой оправе, вскрикнув радостное «о, зохенвейс!», лейтенант протягивает руку, Делает шаг и, потеряв равновесие, падает кулем в крапиву.

…— Не поверишь, Колечка… Беда-то какая случилася, Дядя… Нет больше нашего Семы, — всхлипывают на Колиных плечах, йод раскрепостившимися взглядами курсантов Сосьет и Ширинкина. — Сегодня утром он певичку столичную захотел осчастливить. Она на завод прикатила гастроль давать, и Семен прям во время припева о судьбинке арлекинской ее уговорил. Пристроились они в разливочном корыте перед мартеном. Тут их как раз плавка и накрыла, — девицы дружно шмыгают носами. — Ушел, покинуй нас Сема! А какой был парень! Занятный, обходительный! И все-то у него было по-особенному, с изюминкой.

На лицо Кувякина набегает тень. Скупым движением он отстраняет подруг и наливает полстакана водки. Стиснув стекло побелевшими пальцами, в два тяжелых глотка принимает горькую.

— Вот так, Федор, — говорит он удлинившему в сочувстствии подбородок товарищу. — Верь после этого людям. Дал ему, этому самому, пятерку взаймы, выручил, а он видишь мне какую подлянку сотворил. Без ножа в спину зарезал, дядек подводолодоч-^ ный.

Выпрыгнувшая из-за Жени и Александра старуха Лукерья пытается выхватить у Коли облегченную бутылку, но промахивается Л и, тряся наполовину оторванным крылом-ухом, взвивается над! толпой.

Народ вскипает, неистовствует, клокочет: на сцене разгорелось средневековое побоище. Два отряда скачущих на одной ноге сопер-1 ников, вооруженных прижатыми к плечам серыми и чернымщ ящиками, сшиблись в отчаянном поединке в начерченном мелом! квадрате.

— Бейтесь, доблестные рыцари, бейтесь! — поощряет участников схватки зычный голос Шуйцы. — Публика смотрит на вас!] Дамы дарят свои сердца! Друзья делают ставки! Бейтесь, подпа-| русные герои, счастье в ваших руках!

— Пять к одному, что серые победят. Они правильную тактику выбрали — кулаком держатся и на наскоки не идут, — оценивает шансы сторон Саша. Краем рта улыбается Соси.

— Ерунда. Здесь гораздо важнее маневренность, — возражает Евгений, с интересом наблюдая шагающую по отвесностям Ивоннья косеножку. — Плюс инициатива. В любой броне слабая точка имм ется.

— Нет, ничего вы, ребята, не соображаете, — говорит забывший о своем горе Коля, плотнее прижимая спрятанную под пиджа| ком бутылку. — Дело тут не в тактиках и не в точках. За черныз| Степа Мясник рубится — вон тот топор в нарукавниках. О, пожа-Я луйста! Первый серый полетел!

— Мы за Степу! — подхватывают Люсьен и Ивонна. — Он как напьется — «Золотым ключиком» угощает!

— Сладкое любите? — улыбаются Евгений и Александр.

— Ага. Любим, — обнимаются девушки. — Вообще любим, когда угощают. Мы девушки порядочные, за так не любим. Завелась туШ у нас одна дурочка, себя не уважает. Пашет, как проклятая, хоти дядьков ты ей тачку подкати, и ни с кого ни вот столечко не берет. Ни рублями, ни вином, ни конфетами. И откуда она только взялась, эта Маргарэт. Тоже нам, королева Шантаклера. Мы еще потерпим ее с денек, а потом, если не исправится, как положено, в ручье утопим… Да вот и она! Легка на помине.

— Вот моя дерьвенька, вот мой дом родной! Иех! Иех! — знакомый сутулый заводила просачивает сквозь общество коротенький ручеек, от которого отрывается жена Эныча Рита.

— Ты как здесь, Рита? — удивляется Коля. — Эныча, что ли, ищешь? Так он на… нна-на… да. Я его не видел. А что ты такая грустная? Случилось что?

— А-а… Коленька, здравствуй, — Ритины губы подрагивают, глаза блуждают. Рукой она смахивает тусклую слезинку со щеки. — Сереженьку-то моего увезли… Какие-то люди пришли в белых халатах… Ручонки ему повыворачивали, ножонки поскручи-вали… Бросили его в мешок пластмассовый и увезли куда-то… С тех пор не видела я моего родненького, моего редкогазенького…

Проглотивший информацию Коля молчит. Рита опускает голову, пальцами вяло покручивает треснутую пуговицу на мятой замызганной кофточке.

— Мальчики, — неожиданно произносит она, нежно взглядывая на курсантов, — милые вы мои, хотите, я вам хорошо сделаю? Пойдемте со мной…

— Нет уж, хватит, родемая! — Ширинкина и Сосьет заслоняют своими телами курсантов. — Ни стыда у тебя, ни совести! Не видишь, мы тут стоим! — Подруги нацеливают свои чешуйчатые ногти на Ритины губы. Мгновение — и всех троих подхватывает и уносит, весело горланя и штопоря головой пространство, неутомимый сутулый массовик—хороводник. Место унесенных ветром представительниц слабого пола занимает появившийся из людской пены дядя Лука.