Ее руки нервно разглаживают платье.

— На проходной… Вахтеры еще… Не пропускали…

Эн Энович, не поднимаясь с места и не прицеливаясь, бьет. Зацепившись ногами за табуретку, Рита, увлекая за собой ведро и веник, вылетает вместе с ними из кухни. Эн Энович находит в себе силы подняться. Накидывает пиджак. Идет, втаптывая в дерьмо выбитый жене зуб, к выходу.

— Ма-ма-па-па-ма! — зовет из ванной Сережа.

— Сереженька, — плачет Рита, утирая разбитые губы, — родненький мой, редкогазенький! Иду! Иду!

С верхнего этажа пружинистой походкой спускается Коля.

— А я как раз из магазина, товарищ генерал, — говорит он Эну Эновичу. — Все хоккей.

— Под Паруса? — предлагает Коля. Приятели отправляются в Парк Культуры.

Их путь пролегает через огражденные дырявыми металлическими сетками спортивные площадки, используемые под свалку; заросшие бурьяном и кустарником останки старинного трехъярусного акведука со сложенными штабелями черных сырых дров в сохранившихся арочных проемах; через стройку с трясущимся в пене компрессором и ямами с кипящей смолой; через насыщенный движением и шумом пестрый проспект, переваривающий в своем нутре автомобили, транспоранты, очереди…

— Как прекрасен этот ми-и-и-ир, посмотри-и-и… — поблеива-ет, глядя по сторонам, Коля. — Как прекра-а-а… А как ты думаешь, Эныч, кем я мечтал стать в детстве?

— Клоуном… — бросает Эныч, переступая через люк открытого канализационного колодца.

— Верно! — удивляется Коля. — Как ты догада…

— Шутом гороховым, — добавляет Эн Эныч, перешагивая еще через один открытый люк.

— А в армии, Эныч, — перепрыгивая через лужу мазута, продолжает Кувякин, — я понял, что надо быть генералом.

У автобусной остановки приятелям резко бьет в нос сивушная волна перегара. Коля толкает Эн Эныча локтем:

— Гляди-ка, как у Врубеля — грачи прилетели! Они останавливаются.

В грязи, под ногами будущих пассажиров, ворочаются и перекатываются в зацементировавшихся объятиях тела двух пьяных прапорщиков.

Идет диалог:

— Ты, зачем… скажи… Голоденко… дядек полтавский… о сухих пайках… хе-хе…

— Врешь… чоловик я… нэ боракы… Приказ был… ты мне сам показывал… Лавровый лыст… грэчка… ушла куда… Кажы, мни… Патрык…

— На дачу… Пьянь… К генералу… хе-хе… Эныч поскребывает шею и возобновляет путь.

— Да, а вот после армии, — повествует дальше Коля, — я просек главное — бери меньше, кидай дальше и киряй пока летит. А ты, Эныч? Кем ты хотел стать?

Эн Энович звучно сморкается и говорит:

— Мне по ДЯДЬКУ.

Среди окружающих Эныча и Колю прохожих возникает неожиданное волнение. Сзади приближается волна криков и визга. Колю сильно толкают в спину. Слева наваливается на него рыхлое женское тело. Перед носом мелькает авоська с землистым картофелем. Тычется в щеку чей-то орущий рот. Тело женщины сменяется фанерным чемоданом. Справа Колю бьют по уху.

— Ребенка задавишь, гнида!

По ногам хлещет вода. Затем, тайфун удаляется.

Коля проверяет, цела ли бутылка. Впереди виден плоский зад уползающей поливочной машины.

Эныч отыскивается на автобусной остановке. Его поза напоминает Коле букву «Г». Побагровевшее лицо нависает над мокрыми и перепуганными прапорщиками. Те, тараща мутные глаза и скребя ботинками по асфальту, бормочат:

— Не тронь… Мы на службе… Ще нэ вмэрла Вук…

— Эныч! — Коля нагибается к другу. — Что случилось? Не связывайся ты с этими скотами.

Эн Энович не реагирует.

Коля озирается, трясет Эныча за плечо.

— Да что с тобой?! Тебя кто-то ударил?

Эн Энович медленно разгибается, разминает затекшие члены и глухо выдавливает:

— Ничего.

…В парке, хлопая сырыми штанинами, Коля разглагольствует:

— А потом мысль: зачем вообще лопата? Что она мне дает? Решил пойти в семинарию. Ан нет! Не тут-то было. Сидят там одни проходимцы и жулики и стучат не хуже чем в армии. Тот же Толик-доезина, два года пономарем на Покровах промыкался, не дал кому надо, — и полетел под малиновый звон… Теперь веники в Самогудах вяжет.

' Коля метким плевком поражает безрукую статую гипсовой пловчихи.

— Вообще скажу тебе — главное не высовываться. Нашел нужную тебе компанию и пасись. Вон, Володька-солдат, в день с одеколона и клея не меньше двух червонцев имеет. Или Витька-пле-шак — король хрусталя.

Коля намечает для атаки следующую мишень — скульптуру молодого ученого, держащего в руке атом.

— Так что, Эныч, главное в жизни найти свое место и не ломаться как ишак за охапку сена. Тогда и время у тебя навалом будет и деньги.

Коля стреляет и промахивается.

— Это верно, — говорит Эныч. — Ты помедленнее иди.

— Ха! — восклицает Коля, задерживая рукой Эныча и подходя к статуе. — Доигрались с космосом. Она же без шопы!

— Ну и ДЯДЕК с ней, — Эн Энович почесывается. — Пить-то будем?

Коля плюет на обнаженную арматуру.

— Спрашиваешь!..

В конце аллеи, в глухой части парка, за вековыми липами и дубами, дожидаются приятелей Паруса — заброшенное кафе открытого типа, ныне — склад поломанных скамеек. Часть скамеек, вытащенных из общей груды, напоминающей пирамиду Хеопса, расставлена заботливыми руками на свободной половине зала. Отдыхающие располагаются на скамейках, ящиках, кирпичах и на бывшей буфетной стойке. Коля находит подходящее место возле центральной опоры и они с Эном Эновичем удобно устраиваются на покатой скамеечной спинке.

— Дед! — кричит Коля. — Дед Кондрат! Неси стакан! Вытащив из кармана бутылку, Коля смотрит по сторонам.

— Что с дедом, господа удавы? — обращается он к соседям. — Где дед?

— В подсобке, с Лукерьей тусуется, — отвечает сидящий напротив, в компании помятого гражданина в тирольской шляпе и седого старичка с виолончелью на коленях, забинтованноголовый усач.

— Опять сферы влияния делят, — усмехается Коля, подцепляя ногтем пробку. — А у тебя, архитектор, хлебушка не найдется?

Появляется, звякая большой хозяйственной сумкой, дед.

— Куда ж ты запропастился, папаша, — улыбается ему Коля. — В приличной ресторации тебя бы уже давно турнули. Давай аршин.

— Я, ребятки, вон за теми скамеечками был, — шамкает старик, указывая на пирамиду. — Студентики меня подзадержали, капризные оне…

Он протягивает Кувякину липкий стакан. Добавляет:

— Закусить не желаете?

— А что у тебя?

— Сырки «Лето», мягкие. Сушки с солью, свежаи. «Завтрак туриста», вкусныя.

— Давай банку и один сырок, — делает заказ Коля, бросая горсть мелочи в подставленный дедом карман. — Только банку открыть надобно, старче.

— Уже открыто, ребятушки, — вынимает из сумки и протягивает наполовиновспоротую тощую банку дед Кондрат.

— Вот это — уже жизнь, я понимаю, — говорит, организуя на скамейке столик, Коля. — Как у Сына Дядиного за пазухой… Торопиться не будем, Эныч? В два захода?

Эн Энович не возражает, снимает пиджак.

— Эй, орлы, — обращается к ним «архитектор», протягивая кусок сизой откушенной горбушки, — БэУ не побрезгуете?

— Давай, в хозяйстве все пригодится, — принимает дотацию Коля, — Ну, поехали!

Пьет Эн Энович. Пьет Кувякин. Закусывают. Бутылку с оставшейся водкой Коля прячет в карман. Удовлетворенно откинувшись на спинку, рассматривает окружающих.

От одной группы к другой курсирует душа заведения — Арка-ша. Аркаша — само движение. Безостановочно и затейливо работают его конечности, ежесекундно, без видимых усилий меняется выражение его лица, а тело живет и вихляется в беззвучном ударном ритме самбы.

— Жухарики-комарики, птички-ягодки! — кричит Аркаша. — Могу продемонстрировать всем желающим маленький, но глубокий психотрючок. Впервые, почти бесплатно. Р-раз… Два-а… Необыкновенный фокус. Желающие!.. Два с половиной…

— Знаем мы твои фокусы, — откликаются распивающие возле ржавой буфетной стойки. — Сто грамм попросишь.

Аркаша всплескивает руками. Направляется к стойке.

— Предлагаю, граждане, маленький экскурс в область искусства. Отгадайте загадку по системе Станиславского. Без рук, без ног, на бабу скок. Или к примеру, кинематограф. Искусство всех искусств. Факир наших чувств и романтик нашего времени. И-и-и-и — Гавайи, чуингам, дворцы, ракетка для пинг-понга, икра на блюдечке «Самтрест», принцесса из Гонконга. И ты — Джеймс Бонд, ты — супермен, кладешь на всех, ликуешь!.. Смотри, разъела: ты живешь. Живешь — не существуешь!