Плухов согласно кивает.
— Генерал, — Дельцин кладет вилку на серебряный поднос, — у вас есть салфетки?
3
Раннее пасмурное утро. Дождь. Эныч и Кувякин выходят из ворот вытрезвителя. По асфальту бегут грязные струйки воды. Эныч без пиджака. Холодные капли попадают за воротник. Съежившийся Коля, отстав от Эныча на полшага, пошмыгивает носом.
— Да, Эныч, дали мы вчера с тобой маху. Надо было последний пузырь у себя во дворе шлепнуть. Что ни говори, а родные стены всегда вытащат. А ведь говорил я себе: «Пора уходить, Коля…»
Мутные струйки собираются в лужи, которых приятели не замечают. Изредка Энычу и Коле попадаются навстречу зонты и сумрачные лица прохожих.
— Ну так что будем делать, Эныч? — спрашивает Коля. — Надо чего-то думать…
— Думаю, — отвечает не оборачиваясь Эныч.
Коля хмыкает, углубляясь в свои невеселые мысли. Через минуту спрашивает:
— Ну как? Что придумал?
Грузно ступая, Эныч продолжает свой путь.
— Трупы мыть будешь? — предлагает он.
— Там все забито. Туда к четырем утра подходить надо.
— Тогда разгрузим вагон с цементом.
— Да ты что, Эныч. Сдохнем.
— Тогда не знаю, — говорит Эныч. — Думай сам.
— Да… — Коля поднимает воротник своего пиджака. — Задача. Я, конечно, могу зайти к Володьке-солдату, но он мне не даст. Прижимистый он. Вот если бы кто-нибудь другой попросил… Например, ты. — Коля останавливается. — Слушай, Эныч, а это идея!
Эныч продолжает идти. Коля разочарованно смотрит ему в спину.
— Ну, может, тогда…
— К солдату идем, — отчеканивает Эн Энович. Довольный Коля, идя вслед за другом, инструктирует того.
— Солдат обычно у гаражей околачивается, — объясняет Коля. — А денег у него больше чем у Рокфеллера или даже Светки из винного. Ты, Эныч, у него пятерку стрельни. Нет, даже червонец. Да, лучше червонец — для начала большого пути.
— А отдавать кто будет? — спрашивает Эн Энович.
У Коли развязывается шнурок на ботинке. Поравнявшись спустя минуту с товарищем, он отвечает:
— Не боись, Эныч. Я с автобазы шланг экспроприирую. Во-лодьке-солдату он для перевозки мебели нужен. Так что под шланг и занимай. Солдат тебя уважает.
…Володьки возле гаражей нет. Приятелям подсказывают, что он торгует лосьоном и «тройным» на вокзале. Окрыленные надеждой на успех, друзья отправляются по указанному адресу.
На вокзале, переступая через тела отдыхающих-ожидающих, они продвигаются в направлении заколоченного буфета. Однако солдата-спасителя на рабочем месте не оказывается. Коля и Эныч стоят потерянные. Неожиданно перед ними возникает немой. Мычит, отзывает за буфет. В проеме между обшарпанной сырой стенкой и досками буфета немой достает из кармана несколько самодельных перелистных календариков. Все они умещаются на ладони Эна Эновича. Коля с ленцой разглядывает фотографии усатого вождя-грузина в маршальском кителе, мальчиков и девочек, писающих неподалеку от какой-то раскоряченной башни, и ангела, стреляющего в испуганную даму со сладострастным лицом.
Немой мычит, трясет вертикальным пальцем.
— Тебе что, рубль нужен? — тупо глядя то на календарики, то на немого, спрашивает Эныч.
Немой забирает товар, прячет, принимается усиленно жестикулировать. Лицо его обретает многозначительное выражение. Затем он поднимает большой палец к самому Колиному носу, и в руках у Кувякина оказывается календарик покрупнее. Большой палец сменяется тремя рядовыми. Коля неохотно переворачивает странички с голыми расплывшимися девицами. Продолжая мычать, торговец перемещает три пальца к глазам Эна Эновича, у которого по скулам начинают гулять желваки.
— Чего размычался? МДАЗВОН, — прерывает Эныч гримасничанье.
— Давай, парень, дуй отсюда, — говорит Коля.
Немой выхватывает календарик и покидает проем. Его несостоявшиеся покупатели выходят следом. Коля предлагает поискать солдата на перроне.
По залу тем временем разливается трель колокольчиков. Отдыхающие отрывают от пола сонные головы, ворочают ими, прислушиваются к непонятным веселым звукам. Женщина с грудным ребенком, сидящая на узлах у выкрашенной под мрамор колонны, окликает торопящегося к выходу немого:
— Мужчина! Эй, мужчина, вы обронили что-то!
— Пошла ты!.. — огрызается немой. Выбегает из зала, утягивая с собой волшебные звуки.
Орет проснувшийся младенец. Кто-то поблизости заходится кашлем. В центре зала что-то громко падает. Головы отдыхающих возвращаются на места.
Эн Энович и Коля стоят на перроне. Володьки-солдата здесь тоже не видно. Удаляется хвост пассажирского поезда. Мимо приятелей проходит носильщик, толкая пустую тележку. Останавливается рядом с ними, шутит:
— Что, мужики, от поезда отстали? Ну, бабы ваши вам теперь дадут! Правда, не скоро.
— Тебе хорошо смеяться, — вяло откликается Коля. — Вон румяный какой, наверно стакана два принял. Уж если ты такой доброхот, то помог бы людям здоровье поправить. Нам и лекарства всего-то по сто грамм…
— Может быть, вас к гастроному подвезти? Тележка свободна.
— Не до шуток, отец, — устало говорит Коля.
— Ребята, вы местные? — к носильщику, Коле и Энычу подходит парень лет тридцати, в помятых брюках, небритый, с матерчатым чемоданом.
— Ладно, папаша, чего стал, толкай свою тележку, — отправляет Коля носильщика. Поворачивается к подошедшему — Конечно, местные. А что ты хотел?
— Да понимаешь, кореш, только что с поезда сошел, ничего не знаю, голова трещит… Где, что… Сейчас бы бутылек…
— Да это, земеля, — оживляется Коля, — как два пальца. Было б на что.
— Оставалась где-то синяя…
Поставив чемодан, парень шарит по карманам. Глаза его красны, лицо болезненно кривится. Коля заинтересованно наблюдает за действиями «земели». Эныч посапывает.
— Вот, — парень наконец извлекает из заднего кармана брюк скомканную бумажку. — Последняя пока пятерка. В дороге картишками баловался. Поначалу фартило, а к утру все спустил.
— Бывает, — сочувствует Коля, хлопая его по плечу. — Деньги — сор. Ну ладно, пошли. Сейчас пузырь построим.
Коля ведет Эныча и нового знакомого вдоль перрона.
— Так быстрее к магазину выйдем, — поясняет он. — А у нас, земеля, тоже своя история. Нас вчера в вытрезвяк загребли. Только что оттуда. С Эныча там пиджак сняли, сволочи, а у меня пятьдесят родных увели.
— Пятьдесят родных у тебя в прошлый раз сперли, — уточняет Эныч.
— Ах, да, — спохватывается Коля. — В этот раз семьдесят с небольшим. И часы «Полет».
— Мусоров терпеть не могу, — заявляет «земеля». — Всю жизнь мне поломали, гады.
В носы путешественникам ударяет зловоние. Они подходят к небольшому желтому зданию общественного туалета. У входа под буквой «М» переминается с ноги на ногу тощий старик.
— Сынки! — окликает он компанию. — Сынки-и! Вы не сюда? Сюда не ходите! Тут грабють и убивають!
Эныч в задумчивости останавливается. Чешет спину.
— Совсем забыл. По-большому хочется.
— Да и меня подпирает, — солидаризуется с Энычем «земеля». — В поезде не успел.
— Тогда и я по-маленькому, — подхватывает Коля. Приятели заходят в уборную. Старик спешит за ними. Приговаривает:
— Ой, как хорошо. А то я один боялся. Тут и деньги отбирають и убивають.
— А много у тебя денег, старик? — спрашивает Коля, приступая к своему делу. — Миллион будет?
— Ох, сынок, — старик перебирается к дальнему писсуару. — Откуда?.. Вам бы все шутки…
— Так чего ж ты боишься? — Коля заканчивает процедуру. Читает надписи на стене.
Эн Энович чинно восседает над эмалированной дырой. Рядом с ним покряхтывает «земеля».
— Тебя как звать-то? — спрашивает Эн Энович.
— Геной.
— Меня Энычем.
— А меня Николаем, — говорит Коля. Идет вдоль стены, находя и читая новые надписи.
— Что? — спрашивает Гена. — Интересно пишут?
— А, дядьня на постном масле! Воды много.
— А вот в лагере, где я был, — вспоминает Гена, — с душой сортиры расписывали. Прямо Третьяковская галерея. Тебе, Николай, оттуда и выходить не захотелось бы.