Его начинает бить крупная дрожь. Винтовка падает.

— Потеря-ял, — улыбается Степанчук. — Когда из уха вылезал, тогда и обронил. Эх ты, Аника-воин!

Кореец срывается с места и прыгает вниз. Майор, перебравшись на край головы, следит за тем, как совершает приземление незадачливый сын гениального Кима. Видит, что тот исчезает в люке у основания статуи. Туда же выстроившиеся в очередь женщины кидают младенцев.

«Наливай, маманя, щей, — думает Степанчук. Ощущает, что статуя растет. — Вот это подкормка! С такой любовью к хозяину никакого коммунизма строить не надо. И десяти минут не сижу, а уже метров на пятнадцать подвырос».

Майор обращает взор на восток. Там раскинулись острова страны Восходящего Солнца. У подножия бирюзовой горы Фудзияма на широком лугу стоит пень. Он служит сиденьем для доктора Ока. Вокруг доктора расположилось пятьсот тысяч слушателей. Для остальных не хватило места. С вершины горы Фудзияма на доктора Ока и его последователей нацелено девятьсот телевизионных камер. Доктор Ока поднимает руку. Опускает. Произносит:

— Ом.

— Ом, — доносится до Степанчука многотысячное эхо. Доктор Ока опускает голову. Поднимает. Говорит:

— Омм.

— Омм, — повторяют последователи.

— Оммм, — говорит доктор.

Степанчук пожимает плечами. Смотрит в сторону Окинавы. Там в акватории порта ремонтируется советская атомная подводная лодка. Ветерок доносит до Степанчука:

— Тюря, подай ведро. Тут реактор протекает. Надо эту дрянь за борт слить.

На пирсе в смиренных позах застыли представители местной префектуры.

— Пазалуста, господина капитана, уберите васа заметятельная лотка другой места. Есть очень красивый лагуна — Пила-Хаборе.

— Пошел ты, — вяло отвечает механик. — Тюря, дядек ты соленый, ну где же ведро? Все нижние отсеки уже затопило, — слышит Степанчук.

— Оммммммм.

«А что же, интересно, творится в Австралии?»— думает Степанчук. Глядит на юг. Видит Австралию. На дальнем краю Зеленого континента группа энтузиастов поедает фабрику по обогащению урановой руды. Зрители, расположившиеся в сумках у кенгуру, покуривают сигары, потягивают виски, позевывают.

«Совсем с жиру сбесилась Австралопитекия. Сначала бритвенные лезвия жрала, потом автомобили, а теперь на фабрики перешла. Послать бы этим овечникам каждому по летающему дядьку, вмиг бы зевать перестали».

— Оммммммммммммммммм, — говорит доктор Ока. Майор встает, разминается.

«Ну, что ж. Через Амур не пускают. Полечу через Балтийское море. Если уж там всякие шведы за женами изменников Родины проскакивают, то я и подавно проскочу».

Степанчук снимается с места. Над Фудзиямой ему в спину бьет звуковая волна.

— …ммммммммммммммммммммммм… Эдуард Иванович теряет сознание.

…Что-то больно давит майору в живот. Затем следует удар по голове.

— Эт-то еще что такое?! — Степанчук открывает глаза. Получает второй удар. Обеими руками хватает сучковатый посох, принадлежащий высокобородому старику в лохмотьях и резко дергает. Старик с воплем падает на грудь Степанчуку. Перебросив тело через себя, майор встает на ноги. Старик, оказавшись в горизонтальном положении, с ненавистью глядит на Эдуарда Ивановича. Хватает горсть песка и бросает ему в лицо. Майор успевает отклонить голову. Приказывает лежащему:

— Не шевелиться. Быстро отвечать на вопросы. Фамилия, имя, отчество, место жительства, род занятий?

— Степанчук, — отвечает старик, сверля майора прокрустовыми глазками. — Эдуард Иванович. Советский Союз. Палач.

— Ты брось свои штучки, Тимон, — Степанчук выдвигает челюсть. — У меня не Афины. В подвалах сгною.

— А это видел? — рука старика вытягивается. Под носом у майора появляется фига, состоящая из грязного большого пальца и костистого сухонького кулака. Майор, отступив, возвращает на место челюсть. Старик, убрав руку, встает, ворчит, поднимая посох:

— Разбудил слепня на свою выю. Как будто эту падаль человеческую не знаю. Верблюд я полоумный. Две тыщи лет с гаком прошло, а все никак не привыкну к мерзостям твари людской.

Старик замолкает. Уходит. Степанчук, глядя ему вслед, кричит:

— Стой! Ты куда?

— Тебе-то какое дело, гнус египетский?

Старик, пройдя несколько метров, останавливается. Оборачивается. Угрюмо смотрит на майора.

— Степанчук! Ты когда-нибудь задумывался над тем, Что ты есть? Что? Шевелил ли ты хоть раз над этим вопросом своими куриными мозгами? Пытался ли осознать свое место и назначение в этом мире? Искал ли смысл жизни? Или ты только набивал свой желудок, спал, размножался и калечил себе подобных? Ты дрянь, Степанчук.

Старик продолжает свой путь. Майор растерянно провожает взглядом сутулую спину Тимона. Лезет несуразная мысль: «Надо же, как старикана согнуло. Не спина, а столик. Можно выпить, закусить и еще место где посадить вертолет останется».

— Идем со мной. Чего выставился? — не оглядываясь произносит старый афинянин. Эдуард Иванович следует за Тимоном.

Путники движутся по беграничной равнине. Нещадно палит белое солнце. Высоко в небе кружат, издавая отрывистые гортанные звуки, черные птицы. Ноги майора по щиколотку погружаются в сухой горячий песок.

— Насчет палача ты не прав, — поравнявшись со стариком, говорит Степанчук. — Тут ты напутал. Я…

— Будешь много болтать, брошу тебя здесь одного, червь паскудный, — грозит Тимон. Сморкается в лохмотья. Теребит бороду. — Ты не у себя в кабинете, крокодилово семя.

Степанчук надувается. Моргает белесыми ресницами.

— Ты все-таки выбирай выражения. Я…

— Молча-ать! — беснуется старик. Стучит посохом по песку. Топает ногами. Мотает головой. — Ублюдок! Отребье! Гнида! Диссидент! — Успокаивается. Продолжает путь. Добавляет — Пес смердящий. Демократ. Гнусный шакал. Откуда ты взял это слово: «я»?! Забудь его навсегда, ничтожество. Для тебя не существует понятия «я». Твоя жалкая бренная плоть, каракуртоголовый, — всего лишь капля мочи в океане нечистот человеческой сути. Иди на расстоянии двенадцати шагов от меня и не смей приближаться.

«Вот ведь старый большевик, сволочь! — думает Степанчук. — Ему когда-то там до нашей эры дружки-собутыльники долги не вернули, а он теперь на людей кидается, Малюта! Какой только черт меня занес в эту духовку? Печет, как в „фаларидовом бычке“. В горле все пересохло. Ситуа-ация. И никуда не денешься… Как бы к этому пауку сушеному насчет воды получше обратиться?»

— Тимон, — неуверенным голосом начинает майор, — Удивляюсь твоей выносливости. Такая жарища, а тебе хоть бы что. Неужели не хочешь пить? Вон, гляжу, птицы летают. Ты не знаешь, где они воду достают?

— Они пьют человечью кровь, — отвечает Тимон. Останавливается. Поворачивается к Степанчуку. Кашляет. Майор замечает в его глазах нездоровый блеск. Откашлявшись, старик говорит:

— Пить хотите? Напомните мне вашу фамилию. Откуда вы и зачем? Сейчас же дайте торжественное обещание члена Всемирного Человеческого Движения за рост и развитие интеллектуального нравственного уровня и всеобщее содействие и сотрудничество всех людей планеты в деле совместного преодоления нависших над человечеством глобальных угроз и поиска космического самосознания. Повторяйте за мной. У нас мало времени. У Степанчука отвисает челюсть.

— Я, — произносит старик. — Ну, что ж вы молчите? Я. Я. Ну же. Я.

— Я, — выдавливает майор.

— Фамилия. Имя, — каркает Тимон.

— Фамилия. Имя, — повторяет Эдуард Иванович.

— Вступая в ряды Всемирного Человеческого Движения имени Марихуана Опиумова перед лицом своих товарищей, — Тимон буравит взглядом Степанчука. Тем же каркающим голосом продолжает, — торжественно обещаю горячо любить свою Планету-Мать, жить, учиться и бороться, как завещал нам великий Марихуан Гашишевич, как учит нас интеллектуально-духовная Партия — всегда выполнять Законы ВЧД.

— ВЧД, — эхом откликается Степанчук.

— От себя хочу добавить, что за нарушение этого вашего торжественного обещания вы будете лишены партийного билета и бесплатной поездки по линии нашего движения на планеты Вайкхун-ти. Подойдите сюда. Становитесь на колени. Целуйте знамя.