– Исключительный случай, я не забуду его! Вся эта моя поездка была замечательно удачна, а тут еще я встречаю тебя, и мне не надо делать крюк, чтоб попасть в Селланро! У вас все благополучно дома?

– Да, спасибо на спросе.

– Построили вы новый сеновал над скотным двором?

– Да.

– А я так занят, у меня дел скоро будет выше головы. Видишь, например, Сиверт, где мы сейчас сидим? На развалинах города. Люди построили его прямо на свою беду. В сущности, во всем виноват я, то есть, я был одним из посредников в маленькой игре судьбы. Началось с того, что отец твой нашел несколько камешков на скале и дал их тебе поиграть, когда ты был маленьким.

С этого и началось. Я хорошо знал, что эти камни имеют только ту цену, какую люди захотят заплатить за них, ну, что ж, я назначил за них цену и купил. Потом камни стали переходить из рук в руки и производили свое разорительное действие. Время шло. Теперь я приехал сюда несколько дней тому назад, и знаешь зачем? Я хочу купить эти камни обратно!

Гейслер умолкает и смотри на Сиверта. Он замечает мешок и вдруг спрашивает:

– Что это ты несешь?

– Товары, – отвечает Сиверт, – мы идем с ними в село. Ответ видимо не интересует Гейслера, да, может быть, он и не слыхал, он продолжает:

– Стало быть, купить обратно камни. Последний раз я велел моему сыну продать их, он молодой человек твоих лет и, в общем, ничего больше. В семье нашей он – молния, я – туман. Я из тех, что знают, как надо поступать, но не поступают. А он – молния; сейчас он поступил на службу промышленности.

Это он в последний раз продал вместо меня. Я – нечто, про него этого не скажешь, он только молния, быстрый, современный человек. Но молния сама по себе бесплодна. Возьмем вас, обитателей Селланро: вы смотрите каждый день на какую-нибудь синюю скалу, это не выдуманные вещи, это древние скалы, они стоят, глубоко зарытые в прошлое; но для вас они – товарищи. Вы живете вместе с землей и небом и составляете с ними одно, составляете одно с этой ширью и неподвижностью. Вам не нужен меч в руку, вы проходите жизнь с пустыми руками и обнаженной головой среди великой ласки. Смотри, вот природа, она твоя и всех твоих! Человек и природа не палят друг в друга из пушек, они воздают друг другу должное, не конкурируют, не состязаются ни в чем, они следуют друг за другом. Среди всего этого вращаетесь вы, обитатели Селланро, и существуете. Скалы, лес, болота, луга, небо и звезды – о, это не бедно и не отмерено, это беспредельно. Послушай меня, Сиверт: будь доволен! У вас есть все, чем жить, ради чего жить, все, во что верить; вы рождаетесь и производите, вы необходимы на земле. Вы поддерживаете жизнь.

Из поколения в поколение вы живете в неустанном строительстве, и когда вы умираете, на ваше место заступают новые строители. Вот это-то подразумевается под вечной жизнью. Что жизнь в простом и правильном положении по отношению ко всему. Что вы за это имеете? Никто не дергает вас и не командует вами, вы имеете покой и авторитет, вы окружены великой лаской. Вот что вы за это имеете. Вы лежите у груди, играете теплой материнской рукой и сосете. Я думаю о твоем отце, он один из тридцати двух тысяч. Что такое многие другие? Я – кое-что, я – туман, я здесь и там, я плаваю, иногда я – дождь на пересохшую почву. А другие? Мой сын – молния, которая – ничто, он – бесплодное сверканье, он может действовать. Мой сын – тип нашего века, он искренно верит в то, чему век научил его, в то, чему научили его евреи и янки; я на все это качаю головою. Но во мне нет ничего загадочного, только в своей семье я – туман. Там я сижу и качаю головой.

Дело в том: мне не дано способностей для нераскаянного поведения. Будь у меня эта способность, я и сам мог бы быть молнией. Теперь я – туман.

Вдруг Гейслер словно опять приходит в себя и спрашивает:

– Вы поставили сенной сарай над скотным двором?

– Да. А отец построил новую избу.

– Еще избу?

– Он говорит, на случай, если кто приедет, на случай, говорит, если приедет Гейслер.

Гейслер думает и решает: – В таком случае, я непременно приду. Да, приду, так и скажи отцу. Но у меня так много дел. Вот я приехал сюда и сказал инженеру: – Передайте от меня господам в Швеции, что я – их покупатель!

Увидим, что из этого выйдет. Мне-то ведь все равно, я не тороплюсь. Но посмотрел бы ты на инженера: он работал здесь, возился с людьми и с лошадьми, с деньгами, с машинами, с разорением, был убежден, что делает настоящее дело. Чем больше камней он превратит в деньги, тем лучше; он думает, что делает этим нечто весьма почтенное, доставляет деньги селу, деньги стране; гибель подходит к ним все ближе и ближе, а он не понимает положения; стране нужны не деньги, у страны денег более, чем достаточно; чего мало, так это таких людей, как твой отец. Подумать только – превратить средство в цель и гордиться этим! Они больны и безумны, они не работают, они не знают плуга, знают только игральные кости. Разве они достойны уважения, разве они не изводят себя своим безумием? Посмотри на них, ведь они ставят на карту все! Ошибка только в том, что игра вовсе не задор, она даже не мужество, она ужас. Знаешь, что такое игра? Это страх, когда лоб холодеет от пота, вот что это такое. Ошибка в том, что они не хотят идти в такт с жизнью, а хотят идти скорее ее, они несутся, вламываются в жизнь, как клинья. Но тут бока их говорят – стоп, что-то трещит, ищи лекарство, остановись, бока! А жизнь давит их, вежливо, но решительно. И тут начинаются жалобы на жизнь, ожесточение против жизни! Каждому свое; у одних, пожалуй, есть причины жаловаться, у других нет, но никто не должен бы злобствовать на жизнь. Не надо быть строгим, справедливым и жестоким к жизни, надо быть милосердным к ней и брать ее под свою защиту: надо помнить, с какими игроками приходится возиться жизни!

Гейслер смолкает на минуту, потом говорит: – Ну, да пусть будет, как будет! – Он, видимо, устал, начинает зевать. – Ты идешь вниз? – спрашивает он.

– Да.

– Ну, торопиться некуда. За тобой еще большая прогулка по скалам, помнишь, Сиверт? Я все помню. Я помню себя полутора-годовалым мальчонкой: я стоял и качался на помосте у сенного сарая в поместье Гармо в Ломе и чувствовал определенный запах. Я и сейчас чувствую этот запах. Ну, да и это все равно; но мы могли бы пройтись сейчас по скалам, не будь у тебя этого мешка. Что у тебя в мешке?

– Товары. Это Андресен понес их продавать.

– Стало быть, – я человек, знающий, как надо поступать, но так не поступающий, – говорит Гейслер. – Это надо понимать буквально. Я – туман.

Вот на днях я, может, куплю эту скалу, это не невозможно; но и в таком случае я не стану смотреть в небо и говорить: воздушная дорога! Южная Америка! Это для игроков. Здешний народ думает, что я, должно быть, сам дьявол, раз я знал, что здесь будет крах. Но тут нет ничего таинственного, все очень просто: новые залежи меди в монтане. Янки игроки похитрее нас, они забивают нас конкуренцией в Южной Америке; наша руда слишком бедна. Мой сын – молния, он получил сообщение, и я приплыл сюда. Вот как это просто. Я опередил шведских господ на несколько часов, вот и все.

Гейслер опять зевает и говорит: – Если тебе надо вниз, – пойдем!

Они идут вниз, Гейслер плетется сзади и раскис. Караван остановился у пристани, веселый Фредрик Стрем дразнит Аронсена во всю:

– У меня вышел весь табак, есть у вас табак?

– Вот я дам тебе табаку! – отвечает Аронсен. Фредрик смеется и утешает его: – Да вы не огорчайтесь так, не принимайте так близко к сердцу, Аронсен!

Мы только продадим у вас на глазах эти товары, а потом уйдем домой.

– Пойди, вымой свою харю! – озлобленно кричит Аронсен.

– Ха-ха-ха, зачем же вы подпрыгиваете так некрасиво, вы должны стоять, как на картине!

Гейслер устал, ужасно устал, даже темное пенсне не помогает, глаза его смыкаются от яркого весеннего света:

– Прощай, Сиверт! – внезапно говорит он. – Нет, мне все-таки не удастся в этот раз побывать в Селланро, скажи отцу: у меня столько хлопот. Но я приеду попозже!