Итак, его вина состояла в его еврейском происхождении. Это понятие изначального позора еще более драматично проявляется в другой его поэме, написанной на следующий день после избиения обращенных в Кордове, его родном городе:

«…(Наши гонители) не останавливаются Перед убийствами, грабежами и изгнанием, Потому что они хотят уничтожить нас Грабежами, кровопролитием и огнем… Несмотря на наши утраты и отречения, Наши несчастья и наши изгнания Мы были бы счастливы, Если бы нас простили, Потому что мы хотим платить налоги, Быть рабами и прислуживать Бедным, несчастным и презренным, Но все-таки сохранить себе жизнь…»

Все авторы того времени, как «старые», так и «новые» христиане соглашались с тем, что еврейское происхождение означало несчастье и позор. Это стало даже одной из типичных тем сборников лирической поэзии (cancioneros) XV века. Новообращенные в христианство выбирали различные позиции. Одни, если им позволяли обстоятельства, скрывали свое истинное происхождение: так, Гонсало Давила и Антон Монторо в ходе яростной поэтической дуэли называли друг друга евреями, в то время как каждый из них доказывал чистоту своего истинно христианского происхождения. Другие не пытались скрывать, кто они были на самом деле, разумеется, потому что у них не было иной возможности, но изобличали в стихах своих соперников к вящему развлечению их покровителей и публики. Именно этим не без некоторого достоинства занимался Антон Монторо в послании Хуану Стихотворцу: «Мы принадлежим к одной расе; и ты, и я – евреи. Оскорбления, которые наносят тебе, ранят и меня; несчастья, которые я переживаю, также и твои…», или когда он упрекал Родриго Коту, что тот по субботам угощает свининой своих старых родителей.

Что же касается поэтов с бесспорно древними христианскими корнями, то они могли с радостным сердцем предаваться этим изобличениям. Так, граф де Паредес, описывая ту сумятицу, какую вызвало присутствие Хуана Стихотворца на одном торжественном молебне в Валенсии в 1470 году, писал: «Как только он вошел в собор, святые образы и священные обряды преобразились: образки у паломников превратились в кусочки мяса, а папская булла в свиток Талмуда…»

Становится совершенно ясно, что общественное мнение Испании дошло до того, что перестало усматривать какие бы то ни было различия между обращенными в христианство и правоверными евреями. А если эти различия и отмечались, то они толковались в пользу ортодоксальных евреев. В конце концов они были привычными персонажами, неотъемлемой частью испанской жизни со времен античности. Обращенные вызывали больше беспокойства и раздражения; именно им народ приписывал все свои несчастья, по словам одного из писателей этого времени – «этим ненавистным, проклятым и презренным существам – крещеным евреям и их проклятому потомству». Другой писатель призывал вести против них гораздо более жестокую борьбу, чем против известных и явных неверных.

Все, что было связано с одними или с другими, тем самым было дурно; им ставили в вину даже их традиционную кухню. Священник Андрее Бернальдес, капеллан одного из великих инквизиторов, так писал об этом в своей знаменитой хронике:

«…они никогда не отказывались от своей привычки к особой еврейской пище, приготовляя свои мясные блюда с луком и чесноком и обжаривая все это в масле, которым они пользовались вместо сала, чтобы не есть сало; сочетание масла и мяса придает дыханию очень плохой запах; в результате в их домах и даже рядом со входом в их дома стоит этот дурной запах от их пищи, даже они сами видят причину еврейского запаха в этой пище».

Известно, что с тех пор Испания привыкла к этому «еврейскому запаху», Сальвадор де Мадарьяга, да и не он один, рассматривают приготовление пищи на масле, как одну из традиций, унаследованных от ее еврейского прошлого.

В результате стала проявляться весьма показательная эволюция теологической мысли. Самый яростный противник евреев того времени францисканец Алонсо де Эспина собрал в своем трактате «Крепость веры» («Fortalitum Fidei») перечень всех пороков и всех преступлений, в которых тогда обвиняли евреев как в Испании, так и за ее пределами. Среди прочего он сообщал, как произошло изгнание евреев из Англии: король повелел всем евреям принять христианство. Но затем у короля возникли сомнения в их искренности, и тогда он приказал установить свой трон на берегу моря между двумя шатрами, в одном из которых находилось распятие, а в другом свиток Торы. Король сказал евреям, чтобы они вошли в один из шатров по своему выбору. Все евреи устремились в тот шатер, где находилась Тора. Тогда король приказал казнить несколько евреев и изгнать остальных.

Из этой истории следовало извлечь вполне очевидные выводы – вместо того, чтобы подвергать сомнению добродетельные свойства воды крещения, нанесение которой на лбы евреев не давало требуемого эффекта, следовало признать, что евреи были носителями зла по самой своей природе, а не только из-за своей веры. Де Эспина утверждал, что есть два вида евреев: публичные или официальные евреи (judios publicos) и скрытые или тайные евреи (judios occultos), но и те, и другие имеют одинаковую природу. Таким образом, в силу неопровержимой диалектики дурная репутация тех, кто принял христианство по принуждению или из конформизма, распространялась и на тех евреев, которым испанские теологи предшествующих веков ставили в вину только их ошибочные религиозные убеждения. Затем этот мяч отскочил назад, и новые обвинения были возведены против Талмуда и еврейских традиций. Инквизиторы утверждали, что якобы еврейские ритуалы требовали совершения клятвопреступления, ежедневного убийства одного христианина и т. п. На этом этапе воображение людей было уже достаточно возбуждено, чтобы возник миф о «всемирном еврейском заговоре».

Здесь с особенной четкостью можно проследить переход от конфессиональной ненависти к расовой. Напрасно понтифики и умеренные испанские прелаты того времени предостерегали против покушения на христианский универсализм. Напрасно папа Николай V в своей булле «Humani generis inimicus» («О враге рода человеческого») и епископ Картахенский Алонсо (сын Пабло де Санта Мария) в своем трактате «Защита христианского единства» напоминали, что спасение в равной мере открыто для всех человеческих душ. Что могут противопоставить богословы человеческим страстям? Отныне Испания пойдет своим непримиримым путем, который приведет ее, как мы это увидим, к особому виду расизма задолго до появления этого понятия.

Инквизиция

Нужно ли напоминать, что инквизиция не является испанским изобретением. То, что можно считать первым, значительно опережающим ход событий обоснованием инквизиции, содержится уже у Августина, который считал, что «умеренные преследования» («ternpereta severitas») являются законными для наставления еретиков на путь истинный.

Инквизиция была учреждена Римом в XIII веке и наибольшую активность проявила во Франции в ходе борьбы против ереси катаров. В Испании инквизиция была учреждена значительно позже Фердинандом Арагонским и Изабеллой Кастильской, чей брак в 1474 году привел к объединению христианской Испании. Именно эти «католические Величества» отвоевали Гранаду, последний мусульманский анклав на полуострове, они же сделали возможным открытие и колонизацию Нового Света. Они также осуществили религиозную унификацию страны, изгнав евреев с помощью испанской инквизиции.

Учрежденная в 1480 году, испанская инквизиция сразу же стала функционировать в соответствии с принципами, установленными еще в ХIII веке. После организации суда инквизиции в каком-либо городе, сначала еретикам предлагалось самим выдать себя: это была так называемая «отсрочка милосердия», обычно продолжавшаяся тридцать дней. Те, кто добровольно являлись, чтобы признаться в исповедовании иудаизма, должны были выдать всех известных им иудеев. Они рассматривались как «подозрительные первой степени» или «незначительные». Их освобождали от пыток и тюремного заключения; за грехи их наказывали бичеванием и публичными унижениями (ношение позорного и уродливого sambenito), a также частичной конфискацией принадлежащего им имущества. Кроме того, им было пожизненно запрещено занимать почетные должности и практиковать уважаемые профессии, а также носить парадные одежды.