КПСС, а в 1950-м (то есть как раз когда родителей наших посадили) был избран депутатом Верховного совета СССР. Смешно было бы утверждать, что это он спас нашу маму – дав ход рассмотрению нашего ходатайства, этот человек спасал себя! Но с паршивой овцы хоть шерсти клок: я допускаю, что его ходатайство могло ускорить пересмотр ее дела.

То же и с "покровителем" отца. Когда-то наш папа, будучи членом партбюро (не знаю, в каком учреждении), заступился за некоего Ваню

Бойцова "в минуту злую для него". Впоследствии, к моменту ареста наших родителей, Бойцов был первым секретарем Ставропольского крайкома партии. Но тогда и пальцем не пошевелил, чтобы выручить бывшего приятеля. Теперь же и он дал ход новой нашей жалобе: менялись времена! И когда (это будет несколько позже, в мае 1956-го) и мать, и отец, уже реабилитированные в судебном порядке, предстали перед комитетом партийного контроля при ЦК КПСС с просьбой о восстановлении их в партии, то на заседании председательствовал заместитель главы этого высшего органа партконтроля – И. П. Бойцов, по предложению которого обоим вернули партийные билеты без отметки о

20-летнем перерыве в стаже!

Стало можно быть справедливым. Стало можно помогать безвинным.

Сначала, впрочем, отпустили по домам из лагерей вовсе не бывших коммунистов, получивших "срока" по ложным, фальсифицированным обвинениям. Нет, первыми отпустили так называемых "малолеток" – тех, кто попал в заключение, еще не достигнув совершеннолетия, – например, за то, что носил в лес харчи батьке – бандеровцу. И получил за это от Советской власти "четвертак" – 25 лет лагерной каторги. Или, скажем, девочка носила отцу в тот же лес выстиранные ею подштанники – получай 20 лет…Еще через год-полтора освободили тех, кто был осужден за сотрудничество с оккупантами, но не запятнал себя участием в расправах над населением оккупированных земель.

Коммунистов же советская власть и коммунистическая партия отпустили напоследок. Сперва делали это выборочно. Наша мама попала в такую выборку: ее дело пересмотрели и вместо назначенных (ни за что, т. к. преступлений за нею не значилось) 10 лет лагерей назначили (также ни за что!) – пять, а имевшие по этой статье пятилетний срок подлежали амнистии, так что ее первоначально не реабилитировали, а только амнистировали.

Но и эта весть произвела на мое полковое начальство эффект разорвавшейся бомбы. По моей просьбе копию документа об освобождении мне выслали, я показал ее замполиту полка – подполковнику Койлеру.

На его умном, чрезвычайно еврейском лице, когда он читал документ, было написано истинное удовольствие. Без особой надежды, просто на всякий случай, я сказал:

– Товарищ подполковник, мы с матерью долго не виделись, единственное за все эти годы наше свидание продолжалось лишь два часа. Нельзя ли мне получить отпуск с выездом на родину по семейным обстоятельствам?

И вдруг следует от замполита ответ четкий,. уверенный, однозначный:

– Поедешь. Я тебе твердо обещаю.

Дело было еще летом. Но выполнить свое обещание он не спешил.

Пришлось напоминать. Каждый раз он мне уверенно отвечал, прикрывая глаза и кивая утвержительно головой: "Поедешь, поедешь…" Но дальше обещаний дело не шло.

Однажды меня назначили в суточный наряд – дежурным писарем штаба.

Нет, служить писарем мне не довелось ни минуты, а вот "дежурным писарем" – неоднократно: ведь я состоял во взводе штабного подчинения.

Обязанности дежурного по штабу настолько просты, что я не помню, в чем они заключались Помню одно: мытье полов лежало на мне, а полы в нашем штабе были не крашеные.

Незадолго перед тем наш "батя" подполковник Якимов был повышен в чине: он получил еще одну звезду на погон и стал полковником. В

Советской Армии это звание – этапное: следующая за ним ступенька – уже генерал! Начиная с полковника, в форме одежды появляется существенное отличие, роднящее его с генералом: это – папаха. Но она входит лишь в зимнюю форму одежды, а летом все офицеры, в том числе и полковники, носили примерно одинаковые фуражки. Поэтому выражение

"дослужиться до папахи" означало вхождение в новое качество – почти как в царские времена дослуживались до "красной подкладки" (то есть до генеральского чина)..

И вот – надо же случиться совпадению: именно в день моего дежурства по штабу наш свежеиспеченный полковник отправился на вещевой склад в Ворошилов-Уссурийский – получать папаху. И вернулся оттуда в этом величественном головном уборе из серебристого каракуля…

Я уже говорил, что "Батя" наш лицом разительно напоминал популярного киноактера Олега Жакова. Только ростом гораздо выше, станом прям, строен, широкоплеч, мужественен, и новая папаха была ему чрезвычайно к лицу. "Полковник наш рожден был хватом", то есть умел хватить по любому поводу чуть через край, а тут повод явно имелся, причем – уважительный. И потому командир прибыл в расположение своего полка в весьма возбужденном и благожелательном расположении духа.

Не могу похвастаться, что я этим расчетливо воспользовался, но минута оказалась исключительно удачная. Постучавшись в его кабинет, я, как положено, попросил разрешения к нему обратиться – и сказал:

– Товарищ полковник, ваш заместитель подполковник Койлер обещал предоставить мне отпуск с выездом на родину и сказал, что вы не возражаете.

– Так точно: поедешь! – весело отвечал "Батя", и смушки-мерлушки его новенькой полковничьей шапки, которую он не снял и в помещении, радостно сверкнули у него над головой.

– А когда вы приказ подпишете? – снахальничал я.

– Да вот сейчас и подпишу, – ответил Якимов. – Давай зови Рожко!

Рожко был одним из писарей – он как раз сидел в соседней комнате за своим столом и по "батиному" приказанию тут же отстукал одним пальцем на машинке с "полутурецким" акцентом" (буква "Е", в отличие от машинки Остапа Бендера, в ней была, но отсутствовал мягкий знак) такой текст:

Полагат отбывшим в краткосрочный отпуск с выездом на родину рядового Рахлина Ф. Д. на срок 10 дней, исключая время на дорогу до города Харков. Выплатит Рахлину денежное содержание за… суток на питание и проезд в оба конца от ст. Ворошилов-Уссурийский до станции Харков в общем вагоне. Снят на время с… по… рядового

Рахлина с доволствия в части. Командир части – полковник

Якимов".

Тут же "Батя" свой приказ подмахнул – и дело в шляпе!

Да нет, пожалуй, что не в шляпе, а – в папахе!!!

Многие из получаемых мною писем (от жены, от некоторых друзей) были необыкновенно пухлыми, объемными, за что наш курносый помкомвзвода младший сержант Крюков называл их "шпиенскими".

– Рахлин, – шутил он, застав меня за чтением очередной почты. – вам опять пришло шпиенское письмо?

И вот в таком-то послании, которое написал мне закадычный друг

Ленька, – тоже Сержан, но без буквы "Т" в конце этой своей фамилии,

– этот мой корреспондент обронил некую загадочную фразу, – что-то такое насчет "кровавого тирана" и "властолюбивого генсека", по чьей злой воле тысячи людей "гнили в лагерях", "были раскулачены и сосланы", "оклеветаны и раздавлены" и что-то еще в том же духе. К тому времени такие формулировки в печати еще отсутствовали, а по опыту совсем недавнего прошлого было известно, что за подобные высказывания можно легко схлопотать зловещий и продолжительный

"срок". По тону Ленькиного письма стало ясно: что-то произошло на официальном или, скорее всего, полуофициальном уровне. Но – что?!

Мой интерес, понятное дело, не был праздным: отец продолжал еще томиться в лагере, никто не снял с него клейма "врага народа"; мама, хотя и вернулась из заключения со снятой судимостью, но ведь всего лишь по амнистии… Ошибочность их ареста или даже хотя бы вероятность такой ошибки никто не признал.

Немедленно я написал письмо домой, заклиная ответить на единственный вопрос: "Что там у вас произошло?" В том, что некая сенсация была объявлена – сомнений не было. С нетерпением ждал ответа – он, наконец, пришел: жена сообщала, что на заводах и в учреждениях проведены массовые читки некоего "секретного письма" ЦК