За моей спиной вдруг ребята из нашей машины разразились хохотом.
Оказывается, из соседнего "студера", почти вплотную, борт о борт, подошедшего к нашему, кричит с ликованием Ваня Бирюков:
– Зараз чую на п'ятiрку!!!)
Солдату выдавалось (на зимний сезон) по две пары портянок и по полотенцу в неделю. Полотенце, как и все белье, еженедельно меняли.
Днем оно, сложенное в треугольник, лежало сверху на одеяле, составляя непременный элемент заправленной солдатской постели.
Полотенца полагалось равнять в одну, безупречной прямизны, линию – как и служившие пододеяльниками простыни, сложенные несколько раз и обнимающие собой нижний край матраса в ногах у каждой постели.
Отсутствие хотя бы одного полотенца прерывает выстроенную линию треугольничков и немедленно бросается в глаза. Так что не выложить полотенце снаружи, припрятать его под подушку, в тумбочку или куда-нибудь еще – не получится: сразу же заметит старшина, командир взвода, батареи – да любой, кому по должности положено следить за порядком в казарме.
А между тем. именно полотенца солдаты безбожно друг у дружки воровали. В армии выяснилось, что родился я если и не в рубашке, то в носках: у меня совершенно не потеют ступни. Выгоды этого замечательного их свойства стали ясны первой же зимой: мне не так угрожало обморожение ног, да и не было необходимости на любом привале спешить к печке или костру, чтобы просушить намокшие портянки. (Прошу прощения у читателя за неароматность этой прозы!)
У ребят, страдавших от потливости ног, быстро приходили в негодность портянки, и надо было взамен искать другие. Для этого вполне годились полотенца. "Проявляя солдатскую находчивость", ребята "тырили" полотенца с коек своих товарищей. При этом, будучи патриотами своего подразделения, верными подданными своего старшины, старались украсть не в своей батарее, а у соседей…
У нас в одной казарме помещалась одна батарея, да еще парочка отдельных взводов. Так что возможность увести чужое – была. И то, что каждое из этих подразделений выставляло свой наряд дневальных, помогало не абсолютно: чуть дневальный зазевался – злоумышленник, проходя за рядами двухэтажных коек, отчасти закрывающих собою свободный обзор, успевал в одно мгновение схватить полотенце…
Дошла очередь и до меня: возвратившись в казарму, своего полотенца я на месте не увидел. Докладываю о пропаже нашему помкомвзвода Крюкову, спрашиваю:
– Что делать?
– Проявить солдатскую находчивость, – отвечает мой командир с хитрой улыбкой на круглом курносом лице. Я уже знаю, что это синоним глагола украсть (стырить, слямзить и других – похуже…)
Но в меня мои атеистические родители с младых ногтей вложили библейскую заповедь "Не укради!" В уже полуголодном 1942-м, в вятской деревне под названием Содом, бабка моя, страшная горемыка с несчастным опытом ранней вдовы, в одиночку воспитавшей трех дочерей, сорвала с соседского огорода и принесла нам. внукам, два огурчика и две морковки. Я со скандалом заставил ее вернуть огурцы на грядку и вставить морковки в землю.
А теперь вот – вынужден взамен украденного у меня полотенца украсть другое, чтобы Крюков, выполнявший во взводе хозяйственные обязанности старшины, мог сдать на прачечную полное количество полотенец, – а иначе мне не получить от него в бане новое…
И что ж вы думаете? Украл! Запишите мне через полвека явку с посинной…
Не ручаюсь, что за время службы согрешил подобным образом лишь раз. Сколько полотенец пропадало у меня, столько раз мне приходилось… проявлять находчивость.
Мы строили для взвода каптерку. Легче всего было выкопать яму для землянки. Но для кровли нужны балки, слеги, стропила, стены надо обшить досками… Раздобыть центральную балку оказалось нетрудно: до войны в гарнизоне была зачем-то (как видно, для вагонетки) проложена рельсовая колея, ее остатки сохранились – вот отсюда мы и взяли рельс, послуживший центральной балкой. Остальное воровали, где только могли. Труднее всего оказалось достать материал для обшивки земляных стен. Нанесли, что называется, с бору по сесенке. Половину украли у танкистов (а они при случае не стеснялись воровать у нас).
Один из элементов обшивки выглядел особенно выразительно: то была широченная и толстенная доска с двумя или тремя большими овальными отверстиями. Вид ее сомнения не вызывал: уперли со строительства туалета… Хорошо, если не выломали из уже построенного "объекта"!
Позже те дыры чем-то залатали. Тоже, должно быть, продуктом
"находчивости"…
А разве не проявляла такую "находчивость" вся страна? По древней русской формуле: "Вор у вора дубинку украл"
Глава 22.Товарищи офицеры
Командир полка подполковник Якимов – высокий, худощавый, стройный, строгий, – ну, прямо киношный, а ко всему этому похож лицом – ну, прямо как двойник! – на известного киноактера Олега
Жакова. С солдатами немногословен, жесток (не жесток!), шутит редко, никогда не заигрывает, личный состав, как и положено, боготворит его и боится; рядом лишний раз стараемся не возникать, а обходим десятой дорогой, памятуя одно из золотых правил Советской Армии: "Всякая кривая в обход начальства короче любой прямой,. ведущей через точку, где оно находится".
За все время службы мне с "батей" (так, по традиции, называют командира части его подчиненные) довелось говорить не больше трех – четырех раз. Тем не менее, он меня знал и помнил – этому содействовала, конечно, моя неординарная анкета. Кроме того, отдельные мои особенности – как положительные (успешная стрельба), так и отрицательные (неуспешное физо) тоже могли привлечь его начальственное внимание.
Например, однажды во время кросса на трехкилометровую дистанцию он, стоя у финиша, встретил меня, добежавшего лишь на самолюбии, не сошедшего с дистанции только усилием воли, но явившегося в числе последних, – встретил сперва подбадривающими словами и возгласами, а потом, когда я, едва добежав, весь измученный, истекающий потом, хватал воздух, как рыба на песке, – принялся весело хохотать. Я ничуть не обиделся, – должно быть, и в самом деле со стороны было смешно.
В другой раз я очутился случайно возле штаба в момент, когда там шло укрощение упившегося вдрабадан старослужащего солдата. В штаб как раз направлялся "батя". Остановился возле бушующего ханыги, стал с ним строго разговаривать. А тот принялся выламываться, куражиться,
"выступать" – обложив матом самого командира полка.
– Да я тебя сейчас… – сказал подполковник, оглянулся по сторонам, -. как видно,. в поисках подмоги,- увидел меня и приказал:
– Рахлин! Вяжи его!
Мне сроду не приходилось кого-либо вязать, и я растерялся.
Командир полка решил действовать сам. В одно мгновение он через подножку свалил парня наземь, заломил ему руки за спину, а дальше подоспели – уж не помню, кто и связали пьяному руки и ноги.
О других моих встречах с "батей" – в свое время и в другом месте.
Правая рука командира части – "зампострой": заместитель по строевой подготовке. В начале моей службы на этой должности сидел подполковник Моган. Вот именно, что – сидел: почти не вмешивался в течение полковой жизни, большую часть дня проводил в штабе, изготовляя какой-то затейливый макет боевых действий, – с горами и долами, с укрепленными пунктами, туда и сюда снующими танками, замаскированными зенитками… К солдатам обращался кротко и ласково:
"Сынок", совершенно ни к кому и никогда не придирался… Статью своей и ликом он был, как говорится, "настоящий полковник": осанистый, плотный, с густыми усами… Солдаты вполголоса рассказывали о нем, со слов офицеров, вот какую историю.
Полковник Моган был незадолго перед нашим прибытием начальником гарнизона Спасска-Дальнего, – того самого, о котором в песне:
"Боевые ночи Спасска, волочаевские дни…". Он командовал там какой-то воинской частью и возглавил гарнизон по Уставу внутренней службы как старший по званию. Впрочем, может я неправильно помню, и был он в этом городе военным комендантом? Так или иначе, полковник навел там образцовый воинский порядок, бывал неоднократно отмечен командованием – словом, преуспевал. Как вдруг каким-то образом выяснилось: на фронте воевали честно и доблестно два родных брата: