— Верно, ничего… Кто тебе подскажет, что сзади наседает истребитель противника? Никто. Кто прикроет огнем? Опять никто! Замечательный штурмовик — наш Ил-два. А сейчас авиаконструкторы усовершенствовали его. Теперь он выпускается двухместный, с кабиной для стрелка сзади. А это уже — другое дело! Стрелок и об опасности предупредит, и маневр подскажет, и прикроет огнем.

— А где они, эти усовершенствованные? — спросил я.

— На заводе. Создается группа, в которую включен и ты, для перегона их на аэродром.

Приказ есть приказ, его обсуждать не положено. В тот же день группе летчиков вылетела на авиационный завод.

Завод поразил нас своими размерами. В огромных длинных цехах даже днем было сумрачно. По вечерам и ночью их наполнял неяркий желтоватый свет; электроэнергии еле-еле хватало. Слышался ровный, прерываемый лишь в обеденный час тягучий гул, в котором мне иногда чудился привычный шум аэродрома. Лица рабочих суровы и сосредоточенны. Каждый занят своим делом и не отходит от станка ни на минуту. Каждый знает: работает для фронта.

Особенно трогали подростки. Не каждый из них дотягивался до рукоятки станка. Мастера устраивали для них специальные подмостки из старых досок и горбылей. А некоторые работали, стоя на ящиках из-под снарядов.

Проходя по цехам, я чувствовал на себе горячие взгляды мальчишек. Я понимал, что являюсь для них не обычным посетителем, которых тут много, а человеком оттуда, с фронта. И тут я на миг испугался: вдруг начнут расспрашивать, как воевал? Что отвечу? Мне ведь так и не пришлось слетать на боевое задание. Как тогда быть?

Но мои опасения были напрасны. Мальчишки-рабочие оказались совсем не такими, какими они запомнились мне по моему детству. Им, конечно, тоже хотелось побегать, поиграть, почитать интересные книги, посидеть в кинозале. Но война слишком рано вошла в их жизнь, взвалив на их еще ню окрепшие плечи груз, который для взрослых был не всегда под силу. Не по годам суровые и неразговорчивые, пни даже в минуты перерыва вели себя степенно и невозмутимо, как их старшие товарищи, учившие их работать на ганках. В рабочее время тем более не до разговоров. Лишь глаза выдавали мальчишеское любопытство.

И все-таки во время одного из обеденных перерывов как-то завязался оживленный разговор. Начался он с того, что меня спросили, как мне нравится штурмовик Ил-2. Это, наверное, было для них очень важно: как-никак, JR летал на этом самолете, знал его сильные и слабые стороны, мог рассказать и о том, как отзываются о нем на фронте.

Желающих послушать «фронтового летчика» собралось много. Я коротко охарактеризовал выпускаемую ими машину, подчеркнул, что теперь, с кабиной стрелка, она будет еще страшнее для фашистов, и передал всем, кто участвовал в ее выпуске, наше сердечное фронтовое спасибо.

Глаза рабочих засветились гордостью. Им было приятно слышать, что их Ил-2 — грозное оружие в. борьбе с гитлеровцами. Они это знали, конечно, и раньше, но разве не приятно услышать доброе слово о своем труде еще раз, причем из уст тех, кто воюет на этом самолете? Я прекрасно понимал их. Сознание важности дела, которое поручила им Родина, возвышало их в собственных глазах, помогало переносить лишения и тяжести войны, убеждало, что они в этот трудный для Отчизны час тоже находятся в бою, тоже вносят свой вклад в будущую победу.

Потом разговор перекинулся на последние сводки Сов-информбюро, на героическую защиту Сталинграда, и я рассказал своим новым товарищам о подвигах Токарева, Рогальского, о летчиках своего полка…

Когда кончился короткий перерыв, мне показалось, что лица рабочих словно посветлели, а шум их станков стал более уверенным и упругим. И тогда я подумал, что нам, фронтовикам, нужно почаще встречаться с работниками тыла, или хотя бы обмениваться письмами, новостями. Это поможет и нам, и им, а в общем это приблизит победу, которая обязательно будет…

Основную массу рабочих на заводе составляли женщины. Когда враг напал на нашу страну, они пришли сюда, чтобы заменить у станков мужей, братьев, отцов. Сколько усердия, чисто женского старания вкладывали они в работу. Быстро овладев «мужскими» специальностями, они делали все ничуть не хуже, а то и лучше многих мужчин. Отстояв по 12—14 часов у станка, торопились домой, где их с нетерпением ждали ребятишки. И так — день за днем, месяц за месяцем.

Помню, в одном цехе меня окликнула пожилая женщина:

— Господи, молоденький какой! Неужто и такие воюют? Я смутился, покраснел, но ответил с достоинством:

— Всякие есть, мамаша, всякие, как и у вас, на заводе.

— Родненькие, вы уж побейте супостатов, — стала просить женщина.-Ничего не жалейте, жизни своей не жалейте, только гоните их, иродов, с нашей земли. А мы вам поможем. Ночей спать не будем, все сделаем, все!

Так думала и говорила в те дни не только эта пожилая с тяжелыми натруженными руками женщина. Так думали ту тяжелую пору все женщины нашей страны.

Выполнив свою задачу на заводе, мы стали готовиться к возвращению в полк. Я еще раз прошелся по его цехам, поговорил с рабочими.

Все, что я увидел за эти дни, помогло мне еще глубже понять и представить величие подвига нашего народа в борьбе с фашистскими варварами, собственными глазами увидеть то единство фронта и тыла, о котором мы много говорили, но которое не совсем ясно представляли, до конца убедиться, что никакому врагу не одолеть поднявшийся на священную войну советский многонациональный, в великой дружбе окрепший народ.

Здесь, вдали от фронта, мне почему-то часто вспоминались родная деревня, отец, мать. Как они там? Наверное, как и все, трудятся с темна до темна. Мужчины ушли на фронт, и вся тяжелая крестьянская работа легла на плечи женщин, стариков и детей. Но как бы ни было трудно, не подведут и они. Уходящие в бой солдаты могут не беспокоиться — советские люди всегда вместе с ними.

И вот я снова на своем аэродроме. Но что это? Вокруг незнакомые лица, другие самолеты, а в нашей землянке какой-то склад.

— Куда же девался наш штурмовой полк? Тороплюсь в штаб полка, может, там мне скажут, что случилось? Но в штабе тоже другие люди. Смотрят на меня, улыбаются и шутя говорят:

— Проспал свой полк. Теперь и бегом не догонишь… Оказывается, пока я перегонял самолеты, нашу дивизию перебазировали ближе к Сталинграду. Эта новость меня обрадовала: ближе к фронту! Но в дивизии я узнал, что наш полк выведен на переформирование, и это меня чрезвычайно огорчило; значит, опять отрабатывать упражнения, стрелять и бомбить условного противника? Нет, с меня довольно! Я хочу воевать!

И как ни жаль было расставаться с товарищами, с которыми успел уже основательно сдружиться, я попросился в другой полк. Мою просьбу удовлетворили, и вскоре я вылетел на новый аэродром. Он находился в пятнадцати километрах от Сталинграда.

Глава вторая

Первый боевой вылет

Ночью меня разбудил такой грохот, какого в своей жизни я еще не слышал. Застегиваю на ходу пуговицы, выбегаю из землянки и бросаюсь к щели. Все почему-то решили, что фашисты бомбят наш аэродром.

Но вскоре мы поняли, что это не бомбежка, а артподготовка. Войска нашего фронта перешли в решительное контрнаступление. Великая Сталинградская битва вступала в новый этап…

После 24 ноября погода немного улучшилась, небо посветлело. Теперь наша авиация работала вовсю.

Однажды разведка донесла, что на аэродроме, в районе населенного пункта Питомник (северо-западнее Сталинграда), приземлилась большая группа транспортных самолетов противника. Их надо было уничтожить.

На выполнение боевого задания готовилась сборная группа из двух полков. От нашего полка должны были лететь командир звена и я.

Первый боевой вылет! Вот он и пришел тот час, который я так долго ждал.

На душе радостно и тревожно. Как поведу себя в бою? Не сдадут ли нервы? Сумею ли в боевой обстановке, действуя в составе группы, поразить уже отнюдь не условные цели?

Мое состояние заметил, должно быть, и командир звена. Закурив, он о чем-то заговорил со мной, потом незаметно перевел разговор на волновавшую меня тему и посоветовал;