– Ты так мучаешься, неужели ты… тебя так сильно ко мне… тянет? – спросила она смущенно.

– Да, меня очень к тебе тянет, – честно признался Леонид, наклоняясь к ней и зарываясь лицом в ее волосы. – Скажу больше: я безумно хочу тебя…

Она вздохнула и прислонилась к нему, не поднимая головы. Он тихонько поцеловал ее в шею. Она вздрогнула. Прикосновение к ее коже словно током пронзило его губы, а руки отчетливо ощутили сквозь легкую ткань кофточки ее тело. Как в тумане он начал осыпать поцелуями ее шею, плечи, волосы, не думая о последствиях и пытаясь добраться до губ, которые она все время от него прятала. В этот момент, проводя по ее спине рукой, он не почувствовал под тканью традиционной застежки, и ему стало жарко, когда он понял, что это означает…

Быстрым движением усадив Есению к себе на колени, он прижался лицом к ее груди и, почувствовав уже знакомую упругость, почти обезумел, целуя ее прямо через ткань. Его губы мгновенно наткнулись на что-то еще более упругое – это потревоженный сосок с готовностью откликнулся на его ласку, приподнимаясь ему навстречу. Леонид крепко обхватил его губами и сжал.

Есения вздрогнула, тело ее напряглось, а руки судорожно прижали голову Леонида к ее груди.

«О Боже, она не против!» – безумная надежда налила тело Леонида несгибаемой силой. Чуть не оборвав все пуговицы, он одним движением расстегнул ее кофточку, и освобожденная грудь скользнула по его губам. Не в силах больше сдерживаться, он припал к ней в страстном поцелуе.

Есения, запрокинув голову, прерывисто вздохнула и, выгнувшись ему навстречу, сильнее прижала к его губам нежную вершину своей упругой груди. Чем неистовее он ласкал ее, тем сильнее она прижимала его голову к себе.

Через несколько сумасшедших мгновений он почувствовал, как шевельнулись и ожили ее бедра, инстинктивно ищущие более тесного контакта с ним. Едва сдержав стон, он скользнул рукой вверх по внутренней стороне ее бедра. Но тут ее тело среагировало совсем не так, как он ожидал: Есения резко вскочила с его колен, чуть не вывернув ему руку, и молча кинулась от него прочь.

Оторопев на секунду от неожиданности, Леонид рванулся за ней следом.

Несколько раз он догонял ее, но она вырывалась с каким-то обреченным упорством. Ее обнаженная грудь, немыслимо красивая, вздымалась не то от страха, не то от бега.

Есения мчалась по берегу у самой кромки воды, и вдруг, споткнувшись обо что-то, упала в воду.

Здесь он ее и настиг.

Барахтаясь на мелководье, он обхватил Есению за талию и, удерживая ее на месте, пытался успокоить:

– Да что с тобой?! Если не хочешь – я не буду принуждать тебя! Ты чего испугалась? Или… у тебя этого никогда не было?

И уже предчувствуя ее ответ, но еще боясь его спугнуть, он начал таять от счастья и нежности к этой девочке…

Едва слышно она выдохнула:

– Да…

Он прижал ее всю мокрую и дрожащую к себе, покрывая ее лицо поцелуями, и шепотом поклялся ей на ухо:

– Я никогда не возьму тебя силой, любовь моя, и никогда не сделаю тебе больно!

Есению била дрожь.

– Дуреха, ты же вся вымокла, еще не хватало, чтобы ты простудилась! – сказал он, обхватив ее плечи и стараясь согреть своим телом.

Никакой речи о том, чтобы она шла в таком виде к Охмнетычу, не могло и быть. Они выбрались из воды и побежали вдоль берега к санаторию.

Все уже спали. Леонид тихонько открыл окно, оставленное незапертым днем, и помог Есении вскарабкаться в комнату.

Быстро стащив с себя мокрую одежду, Леонид остался в одних плавках и повернулся к Есении. Она стояла у окна, не шевелясь, и только подрагивала от озноба.

– Есения, тебе нужно раздеться, ты простудишься, – сказал Леонид и стал помогать ей снимать мокрую кофточку и юбку, складывая их на журнальный столик.

Когда на Есении остались лишь кружевные трусики, он нерешительно остановился. Свет луны, пробивающийся сквозь ветви деревьев в комнату, окутал серебристым сиянием тело девушки.

Накинув на Есению большое пушистое полотенце, Леонид коснулся края ее трусиков и предложил:

– Сними и это, и ложись под одеяло – тебе нужно согреться. Я тебя не трону… Если хочешь, я даже могу поспать в кресле.

Последнее предложение было большой жертвой с его стороны, к тому же он всегда был согласен с северной традицией, считающей, что лучшим средством при переохлаждении является не одеяло, а «грелка во все тело».

Есения молча сняла трусики и положила их на горку мокрой одежды.

У Леонида побежали мурашки по телу. Он старался не смотреть на Есению, хотя это было очень нелегко.

«Да, усну я сегодня, пожалуй!» – усмехнулся он про себя, ощущая недвусмысленную реакцию своего тела.

Есения подошла к нему вплотную и тихо сказала:

– Ты тоже можешь простыть. Ложись со мной, я больше не боюсь… И это сними, – она легонько коснулась краешка его плавок.

– Ложись, я сейчас, – прерывающимся голосом ответил Леонид и, схватив полотенце и халат, пулей выскочил в коридор.

Переведя за дверью дух и стараясь тише шлепать босыми ногами, он пробрался в ванную комнату.

Сев на краешек ванны, он уставился на подрагивающие руки. Потом перевел взгляд на свои плавки – в их мокрой неволе томился готовый к восстанию узник… Пожалев его, он стянул влажные, холодные и прилипающие к телу плавки и, не рискуя в эдакой тишине включать душ, пустил в ванну из крана тихую струйку горячей воды.

Машинально намыливая свое тело и ополаскивая его теплой водой, он пытался оттянуть момент принятия решения. Одно дело – предаваться страстным поцелуям на берегу моря, другое – лечь с Есенией в постель, чувствовать ее тело рядом, и зная о ее невинности, бояться собственной несдержанности…

Когда через десять минут Леонид смывал мыло с в сотый раз намыленного тела, уже начавшего поскрипывать под руками, он понял, что дальше тянуть нельзя.

Выбравшись из ванны, он насухо вытерся, накинул халат и вернулся на цыпочках в комнату.

Было тихо. Если Есения и не спала, то лежала молча.

Леонид подошел к кровати, постоял, потом быстрым движением скинув халат, отогнул край одеяла и скользнул под него.

Через несколько долгих секунд Есения повернула к нему лицо и остановила на нем свой характерный долгий взгляд.

– О чем ты думаешь? – спросил Леонид, приподнявшись на локте.

– О нас, о том, что я сегодня стану женщиной и, возможно, зачну, как положено, ребенка, который будет расти во мне – там, где предназначено природой, и родится, как все нормальные дети…

– О господи, Есения! – простонал он, откидываясь обратно на подушку. – С такими мыслями ты никогда не станешь женщиной…

– Почему?

– Да потому, что они не хуже ледяного душа остужают… Ты не можешь хотя бы сейчас не думать об этом? Посмотри на себя – ты же совершенно нормальный человек, и какая разница, как тебя зачали!

– В том-то и дело, что меня не зачинали, а…

– А отпочковали, – закончил он за нее. – Ну и что? Значит, ты родилась, как настоящая таукитянка.

– Кто-кто? – переспросила Есения.

– Дед Пихто! – передразнил Леонид и слегка куснул ее за плечо. – Песня об этом у Высоцкого есть.

– Ты чего кусаешься? – она со смехом отпихнула его и села на кровати, натянув одеяло себе на грудь.

– А ты думала, я тебя просто в постель затащил? Вот и нет! Моя мания в другом – вот покусаю тебя сейчас немножко, а потом вообще съем… – пошутил Леонид.

– Насчет того, чтобы съесть – это очень на тебя похоже, – насмешливо заметила Есения, вернувшись к своему обычному подтрунивающему тону. – Помнишь, как в том мультике: «Обожруся и помру молодой». Так это про тебя…

– Про меня, про меня, – согласился он и обнял ее.

Есения слегка напряглась, но потом, вздохнув, опять легла рядом и, прижавшись к нему, затихла, уткнувшись носом в его шею. Ее подрагивающие ресницы слегка щекотали кожу.

– Жабы поют… – вдруг тихо сказала она.

– Где, какие здесь жабы? – удивился Леонид, прислушиваясь.

И, действительно, в тишине откуда-то издалека доносился характерный многоголосый жабий хор.