Нотариус Ландрье — человек бесцветный и услужливый, скрытный и хитрый, с лицом причетника; он носит пенсне на медной цепочке и долгополый сюртук. Говорят, что г-н ле Робинье вытащил его когда-то из одного грязного дела, которое могло бы иметь для неосторожного нотариуса самые прискорбные последствия. Однако ле Робинье поступил таким образом не ради прекрасных глаз г-на Ландрье: для этого понадобилось, чтобы в то злополучное утро г-жа Ландрье пришла в слезах умолять г-на ле Робинье спасти ее мужа от стыда и бесчестья. Г-н ле Робинье легко растрогался: он был добрым человеком, а г-жа Ландрье была красивою женщиною. Слезы еще увеличивали ее красоту. С этой поры между четою Ландрье и г-ном ле Робинье установилась интимная близость, выгодная для одной стороны и несколько обременительная для другой. Но г-н ле Робинье богат и, кроме того, свободен в том смысле, что жена его, женщина слабого здоровья, проводит зиму на юге, а лето в горах. Общество больной жены, особы с трудным характером, нагоняет тоску на г-на ле Робинье; чтобы освободить себя от обязанности сопровождать жену в ее поездках и не отлучаться из П., он ссылается на необходимость самому присматривать за своими владениями. Г-н ле Робинье действительно является собственником большого числа ферм и хуторов, которые он отдает в аренду и очень хорошо ими управляет. Каждое утро его можно видеть верхом на лошади, в высоких сапогах со шпорами, с хлыстом в руке направляющимся то в одно, то в другое свое владение. Эти кавалерийские привычки сообщают известный престиж г-ну ле Робинье, и во всей своей осанке он сохраняет нечто военное. Он охотно напускает на себя вид старого кавалерийского офицера, и эти утренние прогулки служат ему предлогом оставаться целый день в верховом костюме. Г-н ле Робинье звенит своими шпорами по мостовой Большой улицы. Там постоянно можно увидеть его, с хлыстом под мышкою, читающим какой-нибудь спортивный листок. Он охотно говорит о конских заводах, бегах, и жители П. не очень удивились бы, если бы ему однажды пришла фантазия обзавестись конюшней. Г-жа Ландрье как будто не очень дорожит тем, что г-н де Робинье старается иметь вид наездника. Она дает понять, что г-н ле Робинье нравится ей сам по себе, а не вследствие значительного положения, занимаемого им в П., и любопытнее всего то, что она при этом нисколько не притворяется, вполне искренна. Она отдалась г-ну ле Робинье из расчета, чтобы спасти от бесчестья носимое ею имя, но понемногу прониклась к своему спасителю настоящею любовью. Она взаправду любит мускулистого и здорового весельчака с почти элегантною выправкою, приятною наружностью и несколько багровым цветом лица. У г-на ле Робинье голубые глаза, рыжие усы, и когда он похлопывает своим хлыстиком по лакированному сапогу, то это движение не лишено шика. Без памяти влюбленный в г-жу Ландрье, он не хотел бы ничего лучшего, как развестись со своею женою и жениться на ней, но она отказывается от брака, в котором могут заподозрить расчет. Г-жа Ландрье нравится ее «ложное положение» и весьма скромная жизнь, которую она ведет. Она одевается всегда чрезвычайно просто и никогда не носит драгоценностей. Прибавлю, что у нее очаровательное меланхолическое и страстное лицо и под намеренно старомодными платьями чувствуется тело гибкое и стройное. Она хорошая пианистка, но играет только для себя. У нее лишь две подруга: г-жа де Белансон и г-жа Ливкур.

Г-жа де Белансон некрасива, но у нее, — как это признается в клубе, когда «эти господа» начинают разбирать достоинства этих дам, — у нее есть «грубый шик», который, впрочем, оказался недостаточным для удержания мужа. В самый день свадьбы, едва только окончилась церемония и не успела еще новобрачная отколоть фату и снять вбнок из флердоранжа, г-н де Белансон удрал от нее, и удрал навсегда. «Покинутая» перенесла удар с тем же шиком, какой она вкладывала во все. Она мужественно и весело примирилась со скандальным происшествием и поселилась у стариков Белансон, которые повели себя «безупречно» по отношению к ней. Лишь после нескольких лет «вдовства» г-жа де Белансон приняла утешения г-на де ла Гулэ. Что же касается беглеца, то он никому не подал вестей о себе. Говорят, что он вновь женился и что счастливый двоеженец живет под вымышленным именем в Уругвае. Если г-н де Белансон несколько поспешно покинул свою жену, то г-н Ливкур недолго докучал своей. Он был настолько учтив, что скоропостижно скончался, оставив ее беременною; родившегося у нее мальчика г-жа Ливкур одевала девочкой до самого поступления его в коллеж. Она отдала его туда довольно рано, признавая себя неспособной дать сыну хорошее воспитание. Г-жа Ливкур считает себя «покладистою женщиною», и название это, которое она охотно к себе прилагает, чрезвычайно к ней подходит. Г-жа Ливкур высокая, порывистая и неуклюжая дама с приятною, однако, наружностью. Она экспансивна, беспорядочна, говорит нескладно, часто самые непозволительные вещи, сварлива, несносна, превосходный человек и компрометирует себя нелепыми речами и двусмысленными манерами до такой степени, что о ней думают, будто она находится в любовной связи с г-жою де Белансон и г-ном де ла Гулэ. Само собою разумеется, что все это является одною из любимых тем для клубных разговоров, потому что в П. есть клуб.

В настоящий момент в Виллуане живет не маркиз де Буакло, — так, по крайней мере, сообщил только что моей тетушке г-н де Блиньель. Г-н де Буакло находится будто бы в трудном положении, он в сильной степени промотал свое состояние. Поэтому он отдал внаем и обещал продать Виллуан одному богатому аргентинцу. Новый арендатор уже поселился в замке с целою кучею представителей своей национальности и несколькими расфуфыренными дамами. Говорят, будто бы у него широкие планы насчет Виллуана, и будто он хочет восстановить его «былое величие». Большой красивый автомобиль, который несколько раз проезжал по городу, принадлежит ему…

Сдача внаем Виллуана приводит мне на память историю Проспера Буакло, единственного сына маркиза. Этот странный мальчик в один прекрасный день исчез, и никто не узнал, что с ним сталось. Несмотря на поиски г-на де Буакло, не удалось найти его следов. Все же г-н де Буакло был анонимно извещен, что сын его жив, но что ему нужно прекратить все семейные и полицейские розыски, иначе он будет сильно скомпрометирован. Г-н де Буакло, знающий, может быть, об исчезновении сына больше, чем он признавался, повиновался этому таинственному приказу. Проспер Буакло совершил свое бегство пять или шесть лет назад, и ему сейчас, наверное, есть уже тридцать лет. По-видимому, он был какой-то чудак, страстно увлеченный механикою и одержимый мистическими идеями. Г-н де Жернаж, знавший его, приводил мне странные черты из его жизни. Бог знает, куда и зачем он скрылся?

Итак, в П. есть клуб. Прежде чем решиться на совершенно уединенную жизнь, которую я сейчас веду здесь, я записался в число его членов. Понятно, сейчас я не пользуюсь правом посещения его. Раньше же это право позволяло мне проводить ежедневно сколько мне захочется часов в зале с голыми стенами, выкрашенными в шоколадный цвет; там стоят скамейки, обитые потертым бархатом, гнутые стулья и мраморные столики. К потолку подвешены газовые люстры, и паркет посыпан слоем древесных опилок. В зале воздух курильни, отдающий запахом острого табака, винного перегара и прокисшего пива. Рядом с этим залом бильярдная. Таково помещение п-ского клуба. Туда-то мне было позволено приходить «убивать время». Там собирались либо до обеда, либо после обеда, т. е. в час закуски и в час ликера. Это были моменты наибольшего стечения публики. Я всегда имел шанс встретить там «этих господ», и прежде всего неизбежного г-на де Карюэля. С трубкою во рту г-н де Карюэль допивал бокал и оканчивал пасьянс. Иногда появлялся нотариус Ландрье, со своею наружностью причетника, своим пенсне с вечно мутными стеклами, как будто из глаз г-на Ландрье шел всегда пар. Впрочем, вся его личность имела в себе что-то влажное. Воротничок и манжеты г-на Ландрье казались всегда мокрыми; череп его блестел, руки были потными. Когда он ходил, то было такое впечатление, будто его порывистые подошвы погружаются в болотистую почву.