По моим личным ощущениям, история нашей страны в последние годы застоя и в течение всей перестройки постепенно сходила на нет, а после известных беловежских событий окончательно "прекратила течение свое" и бесповоротно перешла в мутное настоящее, которое и историей-то уже назвать нельзя. Так, серое безвременье, если не сказать хуже… Был когда-то в далеком прошлом каменный век и бронзовый век, был когда-то и золотой век. Был, по выражению Марка Твена, позолоченный век. Однако, упадение реформ на российскую землю и его последствия настолько сильно напоминают по звуку и запаху упадение кирпича в сортирную яму, что если и возникают сомнения в том, как именно следует назвать начавшийся новый российский век, то эти сомнения касаются только правильности выбора между словами «говённый» и «говняный», которые единственно верно отражают вкус, аромат и масштабность деяний новой эпохи.

Не вижу я в нашем времени уже ничего от истории, потому что в истории должно быть хоть что-нибудь историческое: великие помыслы, великие свершения, Целины и Комсомольски на Амуре, запуски космических кораблей, или хотя бы гибель целых народов, или массовые репрессии — ну хоть что-нибудь великое. Не важно, какого свойства эти великие события, и что они в действительности несут обычным рядовым, не великим людям, но для того, чтобы прошлое могло именоваться историей, в ней должны быть великие события. Такие как индустриализация, массовый голод на Украине, строительство Беломорканала, запуск Гагарина, смерть миллионов людей в лагерях и тюрьмах. Когда вспоминаешь об этом, сердце разрывается от гордости и от горького сознания грозного величия и могущества родной страны. Ни одна страна в мире не убила, не замучила и не искалечила физически и нравственно столько своих сыновей и дочерей, не обделила их в жизни всем, чем только можно обделить человека, оставив в неприкосновенности только чувство гордости за свою страну. Далеко не каждая страна и не каждый народ выдержит такую историю. Вот и не выдержали. Народ и партия, совершая великие дела, от натуги так долго испражнялись себе под ноги, что уровень дерьма достиг критической отметки. Дерьмо потекло изо всех щелей, начиная с самого политбюро, и смыло советскую власть вместе с КПСС мутным перестроечным потоком. И этот же зловонный поток дерьма без остатка смыл мой патриотизм.

Когда патриотизм остался в моей душе только в воспоминаниях, я стал часто задумываться, почему при всей нашей убогости, зачуханности, нищете и оторванности от всего остального мира, мы постоянно ощущали некое чувство исключительности, избранности, особой печати? И почему мы никогда не признавались сами себе, какая горькая правда стоит за тем самым чувством, которое мы принимали и выдавали за патриотизм. Ведь этот патриотизм по сути своей являлся психологической защитой наших людей от серости и убогости нашей жизни, тем самым опиумом для народа, который пришел на замену искорененной вере в бога. Суть этого всеобщего самообмана состоит в том, что уж если нельзя гордиться своей собственной убогой жизнью в родной стране, то можно, по крайней мере, гордиться своей готовностью отдать эту сраную никчемную жизнь за родину, чтобы ее история пополнилась новыми великими свершениями, в фундаменте которых, как от века заведено, должны лежать кости миллионов сограждан по несчастью.

Можно еще сравнить наш патриотизм с чувствами человека, родившегося в тюремном бараке и проведшего всю жизнь в местах заключения, которые он испытывает к родной ему зоне, где прошла вся его жизнь. Но лично мне ритуальный патриотизм советских людей всегда напоминал патриотизм рабов-гладиаторов, лишенных всех благ, чести и свободы и приученных бодро кричать: "Morituri te salutant, Caesar!" по каждому удобному случаю, демонстрируя свою готовность перерезать на арене своих собственных собратьев, если этого потребует Родина.

Разумеется, чувство патриотизма должно постоянно подпитываться, и эта подпитка должна соответствовать устоявшейся традиции — быть суровой, мучительной и возможно, даже кровавой. Но в период позднего застоя власти стали профанировать и это столь необходимое действо. Коммунистические субботники, демонстрации и выборы уже давно были формальностью, не возбуждавшей никакого энтузиазма. Ни БАМ, ни КАМАЗ не стали Днепрогэсом былых времен, а стали почти что посмешищем. Народ стали сажать мало и не открыто. Диссидентов трусливо изгоняли из страны или по-тихому кололи аминазином в психушках. Академика Сахарова так и не обвинили в чем-нибудь толковом, чтобы его возненавидели за предательство все, кому не лень. Короче говоря, власти не только не сумели создать плацдарм для всенародного подвига, но и не смогли нарисовать убедительный образ врага.

А как же можно воспитать у людей патриотизм без всенародного суда над врагами Родины? Вот в Америке власти это хорошо поняли. Это ведь только сейчас маккартизм рьяно осуждают по всем американским телеканалам. А совсем в не столь далекие времена именно с его помощью успешно повышался американский обывательский патриотизм. Тот самый нелепый и убогий звездно- полосатый патриотизм, который кроет и клянет любой иммигрант первые пять лет пребывания в США, пока сам не получит американский паспорт. Следы этого патриотизма дают себя знать до сих пор. Я хорошо помню, как продавец из мебельного магазина в Техасе, продав мне кресло и набор столиков, погрузил их в рентованный мной по этому случаю пикап и ушел в магазин, а затем неожиданно снова вышел, подошел ко мне и хмуро, смущенно спросил у меня, не был ли я коммунистом, когда жил в России. Надо было видеть, как просиял этот парень, когда я сказал, что коммунистом никогда не был и сам от них пострадал. Он долго жал мне руку, хлопал по плечу и улыбался ярче техасского солнца, которое так накаляет ручку автомобильной дверцы, что открывая ее, можно получить ожог пальцев с пузырями.

Что же касается нашей страны, то в ней вместе с началом всеобщей апатии, охота на ведьм как-то тихо и незаметно выродилась в смущенную, прикрываемую извинительными жестами ловлю блох. Образ внешнего врага, вооруженного ядерными ракетами и еще более опасными джинсами, жвачкой и кока-колой, был еще до некоторой степени правдоподобен, но образ внутреннего врага стал выглядеть просто смехотворно, а авторитет "старшего брата" сильно поколебался. Для повышения патриотизма населения хороша была бы война, но проклятый Запад ощетинился ракетно-ядерным щитом, сделавшим невозможной нормальную человеческую войну за окончательный и нерушимый мир во всем мире. Хорошую, добротную войну, в которой можно было бы с удовольствием пожертвовать парой-тройкой миллионов человек. Самый надежный способ поднять патриотизм — это найти подходящего врага и завалить его трупами своих солдат, чтобы таким образом обеспечить надежный мир и нормальный уровень патриотизма оставшегося населения на целое поколение вперед. Но бездарное брежневское правительство не сумело выжать из мировой политической ситуации ничего большего, чем дурацкая войнушка в Афганистане, и эта игрушечная война с ее незначительными жертвами, да еще и не на своей территории, могла восприниматься только как ненужная и неуместная пародия на великие сражения прошлых лет, в которых ковался настоящий патриотизм. Вот поэтому патриотизм в нашей стране медленно, но неуклонно выветривался, как запах нафталина из старых дедовых валенок, некстати вынутых из сундука.

Бесповоротно и окончательно это горькое чувство гладиаторского патриотизма погибло после перестройки, после того как стало окончательно ясно, что верховную власть в стране прибрали к рукам людишки, умеющие пролезать без мыла в любые щели, говорить круглые слова, мутить воду и ловить в ней чужую рыбку. Как это ни парадоксально, вполне можно быть патриотом, когда родная страна посылает своих людей на смерть целыми толпами ради мифического "светлого завтра", но уже совершенно невозможно оставаться патриотом, когда ничтожные людишки с рыскающими плутоватыми глазами и с психологией карманных воров, прибитые мутной волной безвременья к высоким берегам верховной государственной власти, беззастенчиво обирают твое и без того не сытое «сегодня». Впрочем, какие времена, такие и герои. Герои такого рода появляются на сцену отнюдь не впервые. Кому лень читать Гумилева, пусть почитает Дюма. Великого властителя Ришелье сменил ничтожный стяжатель Мазарини. История всюду повторяется. На смену подъему рано или поздно приходит застой и упадок, империи рушатся.