– Спасибо огромное. Я разберусь.

Девушка провела гостя в хранилище. Тот скромно поставил свой саквояж в уголке и радовался, как ребенок, гладя руками шершавые коробки и вскрикивая: «Боже, надо же, не может быть!», когда натыкался на имена: Овербек, Корнелиус… Что-то он снимал с полок, что-то открывал, над чем-то застывал. Лучана, так звали девушку, решила на час-полтора оставить его одного. Пусть поиграется…

Удостоверившись, что за ним не следят, студент совершенно переменился.

Он направился к старинному шкафу, выкрашенному в несколько слоев черным лаком. Шкаф состоял из квадратных ящичков, каждый из которых был обозначен буквой латинского алфавита: А, В, С… Это был общий алфавитный указатель Германского археологического института.

Молодой человек выдвинул ящичек с буквой «С». Внимательно перебрал бумажные карточки.

Нужного не нашел, но ничем не выказал раздражения. Опустился на колено, слегка скривившись от боли, вытянул ящичек с буквой «Т». На сей раз поиски увенчались успехом. На карточке из плотной светло-коричневой бумаги размером с визитку было аккуратно выведено фиолетовыми выцветшими чернилами крупными псевдоготическими буквами, хотя и на итальянском языке: «Colonnello Al. Tschertkow». Следующей строчкой следовало обозначение архивного дела, цифра и буква. Скорее всего, номер стеллажа и номер полки соответственно. И наконец, третьей строчкой значилось: «Sul registro („Alessandro Certkoff“) in data 12 e 19 aprile 1839».

Даже для очень хорошо образованного человека, если он не исследовал историю русской колонии в Риме в первой половине XIX века, имя Александр Чертков едва ли что-либо сказало. Однако специалист по творчеству Гоголя мог припомнить, что под фамилией «Чертков» Гоголь вывел талантливого художника, попавшего в сети дьявола и затем обезумевшего – в первой редакции своей повести «Портрет». Правда, во второй редакции фамилию «Чертков» писатель переиначил на «Чартков». В кругу друзей ходил слух, что Гоголь произвел замену, дабы не обижать своего хорошего приятеля, известного археолога и нумизмата полковника Александра Черткова. Но об этом, очевидно, не имел ни малейшего понятия молодой студент-немец.

Молодой человек проверил имя «Чертков» по журналу посещения мероприятий института и удовлетворенно хмыкнул. И снова углубился в леса стеллажей, пока не нашел коробку, обозначенную интересовавшими его буквами.

У студента дрожали ноги, он придвинул поближе единственный стул, сел, сдул пыль с коробки, снял крышку. Сверху лежал старый, потертого сафьяна маленький портфель. Поблекшего малинового цвета. Студент открыл его.

В первом отделении хранилось письмо Черткова ученому секретарю института, в оригинале, написанное на французском языке и датированное 1 мая 1840 года. Этим письмом полковник препровождал перевод доклада директора музея города Керчь, что в Крыму, посвященного нумизматическим находкам на полуострове. К тексту была приколота тусклая карточка такого же цвета и формата, как в алфавитном указателе, с краткой информацией, набитой слегка скачущими буквами первых пишущих машинок – немецкой «Ундервуд» начала века или чего-то в этом роде: «Опубликовано в Анналах Института археологической корреспонденции, том XII, 1840, стр. 5». Молодой человек заложил свою находку обратно.

Во втором отделении он обнаружил оригинал документа, поискам которого посвятил последние месяцы своей жизни. Студенту не нужно было вчитываться в текст, чтобы проверить себя. Это был тот же самый документ, на старинной бумаге, с архаичной каллиграфией.

Студент вынул из саквояжа помятую бледно-зеленую корочку. В ней лежали два документа или, точнее, документ и копия, хотя оба относились к прошлому веку, судя по толщине и шершавости бумаги, по ее желтизне, по выцветшим чернилам. Он перебрал страницы оригинала. Ему явно не хотелось расставаться с этими листками бумаги. Он посидел в задумчивости, потом встряхнул головой. Видно, решил в последний раз перечитать.

Текст гласил:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Мы нижеподписавшиеся, маркиз Сильвио Альбернони, землевладелец, и Жан Доменико Аннони, адвокат, находясь в здравом уме, твердой памяти и добром здоровьи, свидетельствуем.

13 февраля 1843 года поздно вечером мы возвращались домой после партии в карты. Особняк Альбернони, как известно, находится на виа Грегориана, а адвокат Аннони снимал этаж в палаццо Летта на вия Дуэ Мачелли. Вечер выдался великолепный, дождя не обещало, поэтому мы отпустили экипажи и решили прогуляться. Проходя по вия Сан Никола да Толентино мимо давно заброшенной и забитой досками церкви Санта Лючия, мы услышали странные звуки, как будто внутри кто-то кого-то колотил и кто-то звал на помощь. Мы прислушались, из церкви на самом деле раздавались крики о помощи. Мы стали стучать в дверь, но она не поддавалась. Не иначе как люди, находившиеся в церкви, проникли туда с другого входа. Наконец с помощью наших тростей мы отодрали доски и вступили внутрь. В церкви никого не было, лишь на алтаре стояла полусгоревшая свеча. Все было покрыто пылью и затянуто паутиной. Мы поспешили на звук голосов.

С большим трудом, больше наощупь, мы обнаружили спуск в крипту и тихо спустились туда, приготовив трости к бою, но не исключая и того, что нам придется прибегнуть к клинкам, поскольку мы оба были при шпагах. Зрелище, представшее очам нашим, когда мы спустились в крипту, было ужасно. Крипта была совершенно пуста, не было ни распятия, ни дарохранительницы, ни фресок, ни какой-либо церковной утвари, ни лавок. Странным образом в углу стоял грубый деревянный стол, довольно большой, какие ставятся на кухнях для приготовления пищи. На нем лежал труп обнаженной женщины, возраст которой не поддавался точному определению. Судя по раздутости членов и по голубоватому оттенку кожи, а также по исходившему от нее сильному запаху гнили и тины, это была утопленница, уже порядком тронутая тлением.

В противоположном углу крипты зажался маленький, щуплый человек в сюртуке, закрывавший лицо руками, над которым возвышался обидчик его. Это был крупный мужчина в коротких кожаных штанах, в кожаной куртке без рукавов и полосатой рубашке, как одеваются портовые артельщики, с толстой палкой в руках, которой он лупил съежившегося беднягу. После каждого удара маленький человек взвизгивал, но ничего не отвечал.

«Что здесь происходит?» – в один голос спросили мы. Нападавший обернулся к нам и, наверное, хотел уже нагрубить, но, увидев двух крепких мужчин с тростями и при шпагах, передумал, переменил выражение лица и попросил разрешения объяснить, что происходит, на что мы ответили согласием. Говоря на римском диалекте, этот простолюдин сказал нам буквально следующее:

– Сейчас я все поясню вашим светлостям. Я служу при кладбище, и этот окаянный грешник попросил меня добыть ему труп молодой девушки. Он назвался художником и сказал, что это нужно ему для этюда к картине. Все мы христиане, Христос учил нас смирению и снисходительности к грехам ближних наших, и я рассудил, что с этой несчастной все равно ничего не случится, если господин художник посмотрит на нее несколько минут. Мы с ним условились о цене – 20 скудо. Но когда я вернулся в урочное время, то обнаружил эту несчастную совершенно раздетой, как вы видите ее сейчас. Мало того, этот господин отказался платить, говоря, что он заказывал молодую девушку 20 лет, а этой проститутке – он позволил себе назвать эту несчастную проституткой – не меньше 40. Согласитесь, как в этом положении мне не возмутиться. Бог с ним, если она не подходит ему для этюдов, но заплатить-то он должен.

Артельщик имел типическую внешность человека, промышлявшего людскими пороками, и роль бескорыстного вершителя добродетели ему плохо удавалась. Но рассказанная им история казалась довольно достоверной. Мы не знали, что делать. Нам обоим хотелось быстрее выбежать из церкви и забыть о случившемся. Мы подошли ближе к избитому, и что-то в этой сгорбленной фигуре показалось нам знакомым. Мы пригляделись, это был Николай Гоголь. Он перестал закрывать лицо руками, поднял глаза на нас и разрыдался. Объяснения были излишни. Мы спросили у артельщика, сколько Гоголь был ему должен. На этот раз, видя, что мы знакомы с его клиентом, тот обнаружил большую честность. Выяснилось, что 10 скудо Гоголь ему уже заплатил, и оставалось еще 10 скудо. Мы дали этому презренному причитавшиеся ему деньги и пригрозили сдать его в полицию, если он попадется нам еще раз.