Чувствуя, что еще чуть-чуть – и потеряет сознание, он поводил бритвой. Толстый китель раскрылся, как оберточная бумага. Проступило что-то гладкое и плоское, похожее на дыню. Живот. Нажатие, наклон кисти, писк.

Было странно услышать столь протяжный, высокий писк от здорового, крепкого парня. А дальше на Гремина вывалилось что-то вязкое и противное. Однажды в детстве он случайно опрокинул на себя кастрюлю картофельного супа. Бабка туда собрала все, что накопилось за неделю: и остатки мяса, и картошку, и какие-то овощи. И вот это все потекло по нему. Теперь, по нему растекались живые человеческие внутренности.

Когда негр завизжал, оба полицейских принялись стрелять, пока сообразили, что палят по своему товарищу.

Неожиданно перед сержантом выросла фигурка Евгении.

– Я вам приказываю, сержант, вернитесь на свое место! Здесь преступление. Я должна вызвать старших офицеров.

Сержант замер в недоумении. Вроде бы нужно повиноваться. Но он видел трупы своих товарищей и глухо, сквозь зубы, процедил:

– Майор, не мешайте!

– Сержант, я вам приказываю. Сложите оружие и вернитесь на свое место.

Гремин зажмурил глаза: «Дура! Стрелять нужно, как Марианна. Тебя же убьют! Убьют!»

Сержант на секунду опешил. Он шагнул. Между ними оставалось метра два. В опущенной руке у Евгении тоже был кольт. Только маленький. Откуда она его вытащила, бог знает. Наверное, из сумочки. Сержант же сжимал в левой руке пистолет, а в правой – стандартный нож. Второй полицейский не отпускал пистолет от виска Марианны и одновременно присматривал за Греминым. Хотя, скорее всего, они его считали мертвым после шквала пуль.

Сержант сделал еще шаг. Евгения отступила. Дальше ей пятиться было некуда. Ее прижимал журнальный стол.

– Майор, положите на пол ваш пистолет. И уходите. Быстрее. Иначе я за себя не отвечаю. У меня инструкции.

Раздался выстрел. Не поднимая руки, не целясь, Евгения нажала спусковой крючок своего кольта. Сержант взвыл! Она выстрелила еще раз. В область сердца. Профессионально. Однако, падая, сержант тоже успел выстрелить.

Гремин судорожно повел глазами. Куда? Уж очень короткое расстояние. Евгению отбросило, но она удержалась на ногах. Потрогала живот, с удивлением уставилась на окровавленные пальцы. С правой стороны, ниже грудной клетки, по синему цвету жакета расползалось бардовое пятно. Такое пятно бывает, когда пуля пробивает печень.

Раздался еще выстрел – в Евгению со спины. Гремина не удивляло, почему они тянули до последнего. Как-никак майор, секретарь посла. Пуля попала Евгении в правое плечо. Она выронила пистолет. Медленно осела. Оглянувшись, полицейский наотмашь ударил Марианну ладонью по губам. Та, захлебываясь кровью, покатилась кубарем с кресла.

Готовился последний акт сцены.

Парень оказался основательный. Он поднял с пола браунинг, положил в карман, пнул лежащую Марианну в живот.

Евгения после двух пулевых ранений лежала без сознания. Полицейский перевернул тело носком белого башмака, окрасившегося в красный цвет. Подобрал и второй пистолет, заткнул за пояс. Какое-то время размышлял, стоит ли добивать Евгению. Потом сообразил – не имеет смысла. Бордовое пятно продолжало расплываться.

Теперь парень хотел заняться Греминым. Причем, наученный горьким опытом, похоже, собирался добить Гремина на расстоянии.

Гремин уже овладел пистолетом негра, придавленный его распластанным телом. Чтобы выстрелить, Гремину требовалось высвободиться из объятий трупа. Это была лотерея. Сильно щипало в глазах – то ли от крови, то ли от пота. Стянутые наручниками кисти немели. Гремин выстрелил.

Пуля задела полицейскому шею. Он закачался, ухватился обеими руками за горло. Кровь хлестала сквозь сжатые пальцы.

Гремин мог наконец сбросить ненавистное тело негра. И в упор расстрелял парня. Контрольный выстрел – в голову корчившемуся в судорогах сержанту. Отыскал на поясе трупа связку ключей. Расстегнул наручники. Потискал онемевшие руки.

Гремин тяжелыми шагами подошел к Марианне, наклонился. Та уже пришла в сознание. Ухватила его за шею, разрыдалась. Слезы смешивались с кровью на ее разбитом и совсем не красивом лице.

Гремин поднял Марианну и оглянулся на Евгению. Она с усилием скосила на него глаза. Жить ей оставалось, наверное, минут десять. Может, меньше.

– Мне очень хотелось от тебя ребенка. Очень, – чувствовалось, что слова давались Евгении колоссальным усилием воли. – Я мечтала забеременеть от тебя и уволиться с этой чертовой службы… уехать из Вашингтона, спрятаться где-нибудь во Франции, в Канаде. С моим ребенком и твоим, о существовании которого ты никогда не узнал бы, – у нее на губах проступила кровавая пена.

Она стала захлебываться. Надо было спешить.

– Ваши знают, кто стоит за убийцей? – спросил Гремин и сразу же поправился: – За отцом Федором?

Евгения побелела и едва шевелила губами.

– Я тебе могу дать честное слово, какое угодно, отец Федор – не наш…

Воцарилось молчание.

– Поцелуй меня!

Гремин склонился и нежно поцеловал Евгению в лоб. Еле слышно она прошептала:

– Нет, поцелуй меня в губы. Я любила тебя сильнее всего в жизни. И за это заплатила свою цену…

Так же тихо Гремин спросил:

– В тебе и вправду мой ребенок?

– Я не знаю, – пощадила она его.

Гремин прикоснулся к ее губам. У нее хлынула горлом кровь. Гремин отпрянул, утер кровь с лица. Когда он снова наклонился к ней, Евгения была мертва.

Гремин и Марианна остались вдвоем. Она – с разбитым лицом, в слезах, он – весь в крови, израненный, еле держащийся на ногах.

– Прости, что я тебя втянул в эту страшную историю. Мне ее нужно довести до конца.

– Это и вправду отец Федор?

– Да.

– И где он сейчас? – встревоженно встрепенулась Марианна.

– Он убежал. Когда появилась американская полиция, он успел скрыться.

– Ты же боготворил отца Федора. Неужели ты ни о чем не догадывался?

– Нет. Я заподозрил что-то неладное только после смерти отца Гермогена… Ты прости меня. Я не смогу жить, не видя тебя. Поверь мне.

Марианна захлебывалась слезами. Она хотела что-то сказать, и не могла.

Они поцеловались. Он крепко обнял ее, она прижала его голову к груди. Они принялись лихорадочно раздевать друг друга. Боялись, что делают это в последний раз…

Потом Гремин усадил Марианну в кресло, вложил ей в руки браунинг. Строго-настрого предупредил:

– У тебя несколько минут. Одевайся и беги в штаб-квартиру секретной полиции. Врывайся в кабинет начальника и рассказывай все как есть, не утаивая ничего.

– А про тебя?

– А что ты про меня знаешь? Я неудачник, журналист. Про партизанский отряд – абсолютная правда. Я попытался разгадать загадку, которую мне подбросил умирающий друг. А все остальное – канонизация Гоголя, новый образ России, – все придумано. Ты просто по любви, по дури впуталась в эту историю. Рассказывай все как есть, иначе тебе не поверят. Про Серджо, кладбище, княгиню, Евгению, отца Федора. Я хочу, чтобы ты жила, я хочу тебя еще увидеть. Поклянись, что ты сделаешь все, как я тебя прошу.

– Клянусь.

Он нежно поцеловал ее губы, на мгновение погрузился в бездонные карие глаза, смахнул слезы.

На пороге Гремин оглянулся. Марианна сидела в том же кресле, где он застал ее два часа назад. Так же поджав под себя ноги, только уже без туфелек и прикрывшись пледом. Минула вечность… Марианна беззвучно плакала.

На коврике перед входной дверью лежала маленькая бумажка, сложенная вчетверо. Оглядевшись Гремин поднял ее и прочел: «Сегодня в полночь. Сан-Джованни ин Латерано. Четвертая капелла справа. До встречи».