"Терпѣть не могу я, — писалъ онъ, — восторженныхъ патріотовъ, выѣзжающихъ вѣчно на междометіяхъ, илм на квасу да кашѣ; ожесточеншые скептики для меня въ 1000 разъ лучше, ибо ненависть иногда бываетъ только особенной формой любви; но, призваюсь, жалки и непріятны мнѣ спокойные скептики, абстрактные человѣки, безпаспортные бродяги въ человѣчествѣ! Какъ бы ни увѣряли они себя, что живутъ интересами той или другой, по ихъ мнѣнію, представляющей человѣчество, страны, — не вѣрю я ихъ интересамъ".

Говоря о народности, Бѣлинскій скорѣе готовъ былъ примкнуть къ своимъ постояннымъ литературнымъ противникамъ — славянофиламъ, чѣмъ оказаться въ одномъ лагерѣ съ противниками національной идеи.

"Что «личность» въ отношеніи къ идеѣ человѣка, — говоритъ онъ, — то «народность» въ отношеніи къ идеѣ человѣчества. Безъ національностей человѣчество было бы мертвымъ логическимъ абстрактомъ, — словомъ безъ содержанія, звукомъ безъ значенія. Въ отношеніи къ этому вопросу, я скорѣе готовъ перейти на сторону славянофиловъ, чѣмъ оставаться на сторонѣ тѣхъ гуманнческихъ космополитовъ, потому что если первые и ошибаются, то какъ люди, какъ живыя существа, — а вторые и истину-то говорятъ, какъ такое-то изданіе такой-то логики".

Онъ вѣрилъ въ русскій народъ, въ его будущее: "Да, въ насъ есть національная жизнь, — говоритъ онъ, — мы призваны сказать міру свое слово, свою мысль, но какое это слово, какая мысль — объ этомъ пока еще рано намъ хлопотать!". "Мы вѣримъ и знаемъ, — писалъ онъ въ одной статьѣ,- что назначеніе Россіи есть всесторонность и универсальность: она должна принять въ себя всѣ элементы жизни духовной, внутренней, гражданской, политической, общественной и, принявши, должна сама быстро развить ихъ изъ себя.[197]

Взглядъ на русскую исторію и литературу.

Теперь, окрыленный Гегелемъ, онъ примиряется съ русской исторіей, признаетъ существованіе исторіи русской литературы. Но не изученіе фактовъ привело его къ этому вѣрному заключенію, a Гегель съ его системою "развитія".

"Важнѣе всего то, — пишетъ онъ въ 1842 г.,- что наша юная, возникающая литература, какъ мы замѣтили выше, имѣетъ уже свою исторію, ибо всѣ ея явленія тѣсно сопряжены съ развитіемъ общественнаго образованія на Руси, и всѣ находятся въ, болѣе или менѣе, живомъ, органически-послѣдовательномъ соотношеніи между собой".

Взглядъ на Пушкина.

Теперь въ его глазахъ страшно выросъ Пушкинъ, какъ явленіе, органически связанное съ многовѣковой русской литературой, какъ результатъ ея развитія.

"Чѣмъ болѣе думали мы о Пушкинѣ,- говоритъ онъ, — тѣмъ глубже прозрѣвали въ живую связь его съ прошедшииъ и настоящимъ русской литературы, и убѣждались, что писать о Пушкинѣ — значитъ писать о цѣлой русской литературѣ; ибо какъ прежніе писатели русскіе объясняютъ Пушкина, такъ Пушкинь объясняетъ послѣдовавшихъ за нимъ писателей. Эта мысль сколько истинна, столько и утѣшительна: она показываетъ, что, несмотря на бѣдность нашей литературы, въ ней есть жизненное движеніе и органическое развитіе, слѣдственно, y нея есть исторія".

Третій періодъ въ дѣятельности Бѣлинскаго.

Третій періодъ въ дѣятельности Бѣлинскаго. Наиболѣе цѣнной работой Бѣлинскаго въ этотъ періодъ было большое критическое изслѣдованіе дѣятельности Пушкина въ связи съ его предшественниками, начиная съ Ломоносова; цѣнны отдѣльныя статьи о Лермонтовѣ, Кольцовѣ и, наконецъ, рядъ годичныхъ "обозрѣній" текущей русской литературы съ 1844 по 1847-ой годъ.

Цензурныя условія времени не позволяли Бѣлинскому быть откровеннымъ съ читателями, — приходилось отводить душу въ интимныхъ бесѣдахъ, a печатно лишь говорить намеками и общими фразами.

Взглядъ Бѣлинскаго на смыслъ литературы.

Конечно, взглядъ его на значеніе литературы теперь мѣняется. "Въ наше время, — писалъ онъ въ 1843 г.,- искусство и литература больше, чѣмъ когда-либо прежде, сдѣлались выраженіемъ общественныхъ вопросовъ, потому что въ наше время эти вопросы стали общѣе, доступнѣе всѣмъ, яснѣе, — сдѣлались для всѣхъ интересомъ первой степени, стали во главѣ всѣхъ другихъ вопросовъ".

Значеніе писателя. Критика историческая.

Въ 1848 году, незадолго до смерти, Бѣлинскій писалъ еще рѣшительнѣе: "Поэтъ — прежде всего, человѣкъ, потомъ гражданинъ своей земли, сынъ своего времени. Онъ и долженъ служить времени. Поэтъ долженъ выражать не частное и случайное, но общее и необходимое, которое даетъ колоритъ и смыслъ всей его эпохѣ". Съ другой стороны, это заключеніе и критику ставитъ обязанность объяснять писателя, изъ его времени". "Исключительно эстетическая критика, — продолжаетъ Бѣлинскій, — потеряла всякій кредитъ — на смѣну ей пришла критика историческая".

Взглядъ на Пушкина.

Такимъ опытомъ "исторической критики" было его новое изслѣдованіе о Пушкинѣ. Теперь Пушкинъ, въ глазахъ Бѣлинскаго, нѣсколько опускается, для него теперь это только — великій поэтъ-художникъ, озаренный гуманными идеалами, надѣленный тонкимъ чувствомъ изящнаго. Онъ сдѣлалъ для русской поэзіи великое дѣло, облагородивъ ее истинной красотой, но этимъ и кончилась его миссія. Теперь Бѣлинскій "старается извинить" Пушкина за его стихотворенія «Поэту», "Поэтъ и Чернь", — ошибочно видя въ нихъ полное и единственное "profession de foi" Пушкина, его взглядъ на поэзію и значеніе поэта.[198] Онъ «извиняетъ» поэта историческими причинами, условіями его жизни и т. д. По поводу «ревности» Алеко и жизни Татьяны онъ пишетъ прочувствованныя страницы о "правахъ любви", о предразсудкахъ общества, неправильномъ положеніи женщины въ культурномъ обществѣ. Взгляды сенсимонистовъ видны въ его пламенныхъ рѣчахъ.[199]

Взглядъ на народную поэзію.

Къ народной русской поэзіи Бѣлинскій всегда относился скептически, быть можетъ, отчасти въ пику славянофиламъ, которые превозвосили народное творчество, откуда извлекали идеалы русскаго народа. Въ 1841 г. по поводу "Слова о полку Игоревѣ" онъ писалъ, что въ этомъ произведеніи нѣтъ никакой глубокой идеи. По его словамъ, это ничего больше, какъ простое и наивное повѣствованіе о томъ, какъ князь Игорь, съ удалымъ братомъ Всеволодомъ и со всею дружиной, пошелъ на половцевъ. О былинахъ онъ говоритъ слѣдующее: "Искать въ нихъ общей мысли — все равно, что ловить жемчужныя раковины въ Фонтанкѣ. Онѣ ничѣмъ не связаны между собою; содержавіе всѣхъ ихъ одинаково, обильно словами, скудно дѣломъ, чуждо мысли. Поэзія въ прозѣ содержится въ нихъ, какъ ложка меду въ бочкѣ дегтя".

Разнообразіе и пестрота содержанія сочиненій Бѣлинскаго.

Пестро и разнообразно содержаніе работъ Бѣлинскаго. Онъ много писалъ относительно сочиненій Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоѣдова; по выраженію Аполлона Григорьева, "имя Бѣлинскаго, какъ плющъ, обросло четыре поэтическихъ вѣнца, — четыре великихъ и славныхъ имени сплелось съ ними такъ, что, говоря о нихъ, какъ объ источникахъ современнаго литературнаго движенія, постоянно бываетъ въ необходимости говорить о немъ, — высокій удѣлъ, данный судьбой немногимъ изъ критиковъ, едва ли даже, за исключеніемъ Лессинга, данный не одному Бѣлинскому". Но, кромѣ оцѣнки сочиненій названныхъ писателей, говорилъ Бѣлинскій о многихъ другихъ писателяхъ, старыхъ и современныхъ ему. Онъ перебралъ всѣхъ вожаковъ русской литературы XYIII и начала XIX вв.: говорилъ не разъ о Ломоносовѣ, Кантемирѣ, Державинѣ, Карамзинѣ, Крыловѣ, Жуковскомъ, Батюшковѣ, о старшихъ современникахъ своихъ — Баратынскомъ, Кольцовѣ, Языковѣ, Лажечниковѣ, Одоевскомъ, Марлинскомъ, — о младшихъ: Ап. Майковѣ, Достоевскомъ, Тургеневѣ, Некрасовѣ. Исполняя обязанности «присяжнаго» критика, онъ слѣдилъ за всякой литературной новинкой своего времени, и среди авторовъ, имъ оцѣненныхъ, найдется много такихъ, имена которыхъ намъ теперь незнакомы. Въ своихъ всегда содержательныхъ статьяхъ онъ обстоятельпо разработалъ много идей самаго различнаго характера: касался онъ и эстетики, и театра, и общественныхъ вопросовъ, и философіи, и науки…