Болѣзнь и смерть.

Въ 1848 году болѣзнь его быстро приняла опасный характеръ, но онъ все работалъ съ тою же энергіей; наконецъ, работать стало не подъ силу… Онъ зналъ, что идетъ смерть, но ясность интересовъ оставалась та же. Неутомимый труженикъ умеръ бѣднякомъ, потому что никогда не былъ "пріобрѣтателемъ", a только честнымъ слугой своей родины.

Личность Бѣлинскаго.

Бѣлинскій принадлежалъ къ той же семьѣ "алчущихъ правды", какъ и Гоголь, но онъ былъ счастливѣе великаго юмориста, — больше ясности и широты было въ его умѣ, отличался онъ большею вѣрою въ истину — и энергіею въ ея достиженіи. Къ служенію истинѣ не примѣшивалъ онъ личныхъ заботъ о себѣ, о своей душѣ,- онъ весь отдался русскому обществу, только ему служилъ.

Литературная дѣятельность Бѣлинскаго.

Литературная дѣятельность Бѣлинскаго ясно распадается на три періода: первый періодъ захватываетъ время отъ начала его серьезной критической работы до увлеченія Гегелемъ (съ начала 30-ыхъ годовъ до ихъ конца). Это періодъ, когда онъ находился подъ вліяніемъ Надеждина, "скептической школы", и отчасти Шеллинга. Второй періодъ, съ копца 80-хъ годовъ, захватываетъ первые годы сороковыхъ. Въ этотъ періодъ времени Бѣлинскій находится подъ вліяніемъ Гегеля. И, наконецъ, сороковые годы, до смерти, представляютъ третій періодъ, когда великій критикъ увлекся идеями общественными и политическими.

Первый періодъ литературной дѣятельности Бѣлинскаго.

а) Первый періодъ дѣятельности Бѣлинскаго совпалъ съ участіемъ его въ журналахъ Надеждина. Надеждинъ былъ самъ знаменитый, въ свое время, критикъ, популярный профессоръ, поклонникъ и пропагандистъ "шеллингіанства" и, наконецъ, другъ Бѣлинскаго.

Надеждинъ и скептическая школа въ московскомъ университетp3;.

Надеждинъ былъ ученикомъ извѣстнаго профессора Московскаго университета Каченовскаго, основателя y насъ "скептической школы" въ наукѣ русской исторіи. Этотъ «скептицизмъ», какъ научный пріемъ, имѣлъ въ свое время большое значеніе, такъ какъ помогъ русской исторической наукѣ отдѣлаться отъ многихъ фантастическихъ построеній, провѣрить подлинность источниковъ. За свой скептицизмъ Каченовскій былъ нелюбимъ современниками, — его ругали тѣ, кому дорогъ былъ авторитетъ Карамзина, кто вѣрилъ всякимъ историческимъ утопіямъ,[190] — но послѣдующія поколѣнія отдали ему за это должное.

Скептицизмъ въ литературѣ.

Литературными выразителями этого скептицизма были Надеждинъ и сотрудникъ «Телескопа» — Чаадаевъ.[191] У Надеждина, какъ литературнаго критика, высказывается такое же отрицательное отношеніе къ русской исторической жизни, какъ y Чаадаева, и, въ то же время, основнымъ эстетическимъ требованіемъ его было требованіе «народности» въ художественномъ творчествѣ. Получалось противорѣчіе, изъ котораго никогда не вышелъ Надеждинъ: онъ отрицалъ существованіе y насъ литературы, отрицалъ смыслъ въ русской исторической жизни, — и требовалъ какой-то «народности» отъ литераторовъ, требовалъ отказаться отъ европеизма и искать своего.

Въ примѣненіи къ литературѣ, Надеждинъ свой скептицизмъ выразилъ тѣмъ, что отрицательно относился и къ псевдоклассикамъ, и къ современнымъ писателямъ, которыхъ называлъ «псевдоромантиками». Онъ требовалъ созданія такого направленія, въ которомъ соединился бы истинный классицизмъ (античный) съ истиннымъ романтизмомъ (поэзія среднихъ вѣковъ, къ которой онъ относилъ и Шекспира). Человѣкъ образованный, ловко владѣвшій перомъ, начитанный въ философіи и умѣвшій обращаться съ терминами, Надеждинъ, въ свое время, производилъ впечатлѣніе своими статьями, въ которыхъ была и ѣдкость остроумія, и свобода сужденій. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ строгихъ и несправедливыхъ критиковъ Пушкина.

Изъ школы Надеждина вынесъ Бѣлинскій рѣшительность и смѣлость сужденія, требованія народности отъ литературы, скептицизмъ къ русской исторіи, шеллингіанское пониманіе поэзіи и, къ сожалѣнію, нѣкоторую несогласованность въ самыхъ основахъ своего міросозерцанія.

Всѣ эти особенности сказались въ первой большой статьѣ его "Литературныя мечтанія".

"Литературныя мечтанія".

Въ основѣ этой статьи положена мысль, что y насъ нѣтъ литературы, потому что нѣтъ еще общества, не выяснилась еще физіономія народа, не опредѣлилась русская народность. Между прочимъ, онъ дѣлаетъ попытку опредѣлить самое понятіе «литература» и "народность".

Опредѣленія понятія «литература». Опредѣленіе "народности".

Литература, это — "собраніе такого рода художественно-словесныхъ произведеній, которыя суть плодъ свободнаго вдохновенія и дружныхъ усилій людей созданныхъ для искусства, дышащихъ для одного его и уничтожающихся внѣ его, вполнѣ выражающихъ и воспроизводящихъ въ своихъ изящныхъ созданіяхъ духъ того народа, среди котораго они рождены и воспитаны". Итакъ, литература — зеркало жизни; поэтъ служитъ только красотѣ, но невольно, безсознательно, какъ эхо, отражаетъ всю жизнь. Искусство — высшее откровеніе божественнаго духа въ человѣкѣ, поэтъ — глашатай вѣчной истины, жрецъ, служитель "чистой красоты". «Духомъ» народа называетъ онъ ту сторону его бытія, въ которой онъ отражаетъ какую-нибудь сторону жизни цѣлаго человѣчества; если народъ не въ состояніи этого сдѣлать, "онъ не живетъ, a прозябаетъ", и цѣнности исторической не имѣетъ. Восторженныя строки посвящаетъ онъ красотѣ и стройности мірозданія. Для него природа — живой организмъ, конкретное воплощеніе мірового духа. Всѣ эти идеи — отраженіе шеллингіанства, наслѣдіе лекцій и бесѣдъ Надеждина.

Скептицизмъ Бѣлинскаго.

Надеждинскій скептицизмъ выразился въ строгомъ отношеніи къ русской литературѣ,- ея y насъ нѣтъ, есть лишь писатели, но нѣтъ между ними той органической преемственности, которая говорила бы о развитіи объ исторіи… Это рѣшительное сужденіе Бѣлинскаго совершенно ошибочво: онъ не зналъ русской литературы ХѴIII в. во всемъ ея объемѣ, зналъ лишь произведенія отдѣльныхъ писателей, a потому не замѣтилъ тѣхъ звеньевъ, что соединяютъ ихъ крупныя произведенія, при помощи мелкихъ въ нѣчто органически-цѣлое.

Манера письма.

Съ небрежной развязностью критикуетъ Бѣлинскій писателей XVIII и XIX вѣка, безапелляціонно раздавая приговоры, — для ученіка Надеждина не было авторитетовъ. Такъ же рѣшителенъ его отзывъ о Пушкинѣ: творчество его изсякло, — "Борисъ Годуновъ" былъ послѣднимъ его вдохновеніемъ". Съ такою же опредѣленностью говориль онъ и о мелкихъ писателяхъ своего времени. Онъ опредѣлилъ свое время, какъ «переходное», когда кончился одинъ періодъ, "пушкинскій", и когда всѣ старые боги оказалась упраздненными.

Другія статьи этого періода.

Къ этому же періоду относится много другихъ статей Бѣлинскаго, — лучшія: "О русской повѣсти и повѣстяхъ Гоголя", "О стихотвореніяхъ Баратынскаго, Кольцова, Бенедиктова", "О романахъ Лажечникова" и др.

Бѣлинскій о Гоголѣ.

Говоря о Гоголѣ, онъ написалъ цѣлую исторію русской повѣсти, сочинилъ разсужденіе объ идеальной и реальной поэзіи. Въ Гоголѣ онъ призналъ художника, который вѣрно отражаетъ дѣйствительность, призналъ «народность» его повѣсти, ихъ художественныя красоты. Вѣрный себѣ, онъ превозноситъ «безсознательность» Гоголя, отсутствіе моральныхъ и иныхъ тенденцій и еще разъ развиваетъ свои взгляды на творчество и творца. "Способность творчества, — говоритъ онъ, — есть великій даръ природы; актъ творчества, въ думѣ творящей, есть великое таинство, минута творчества есть минута великаго священнодѣйствія; творчество безцѣльно съ цѣлью, безсознательно съ сознаніемъ, свободно съ зависимостью". "Поэтъ — рабъ своего предмета, ибо не властенъ ни въ его выборѣ, ни въ его развитіи, ибо не можетъ творить ни по приказу, ни по заказу, ни по собственной волѣ, если не чувствуетъ вдохновенія, которое рѣшительно не зависитъ отъ него".

Понятно, что, придерживаясь такихъ взглядовъ, Бѣлянскій долженъ былъ въ это время восхищаться стихотвореніями Пушкина: "Поэтъ и Чернь", «Поэту», «Чернь», "Эхо".