Второй періодъ литературной дѣятельности Бѣлинскаго. Гегель.

Второй періодъ умственнаго развитія Бѣлинскаго далъ ему «систему», которая сразу внесла порядокъ въ его міросозерцаніе. За эту «стройность» системы, въ которой все такъ было ясно, все было рѣшено, все на мѣстѣ, Бѣлинскій и привязался къ Гегелю. Теперь въ его мысляхъ и статьяхъ нѣтъ уже тѣхъ неясностей, несогласованностей, даже противорѣчій, которыя были y него наслѣдіемъ надеждинской школы.[192] Въ своихъ критическихъ статъяхъ сталъ онъ теперь настойчиво твердить о "разумности дѣйствительнаго", о наличности развитія въ историческомъ ходѣ русской жизни; еще настойчивѣе сдѣлались теперь его попытки опредѣлить «духъ» русскаго народа.

Наиболѣе типичными статьями этого періода были статьи: "Менцель, критикъ Гёте", "Очерки Бородинскаго сраженія", "Горе отъ ума".

"Менцель, критикъ Гете".

Въ первой изъ названяыхъ статей онъ защищаетъ "дѣйствительность". "Все, что есть, необходимо, — говоритъ онъ, — разумно и дѣйствительно… Посмотрите на природу, приникните съ любовью къ ея материнской груди, прислушайтесь къ біенію ея сердца — и увидите, въ ея безконечномъ разнообразіи, удивительное единство; въ ея безконечномъ противорѣчіи — удивительную гармонію. Кто можетъ найти хоть одну погрѣшность, хоть одинъ недостатокъ въ твореніи Предвѣчнаго Художника? Кто можетъ сказать, что вотъ эта былинка не нужна, это животное лишнее? Если же міръ природы, столь разнообразный, — столь, повидимому, противорѣчивый, такъ разумно дѣйствителенъ, то неужели высшій его — міръ исторіи — есть не такое же разумно-дѣйствительное развитіе божественной идеи, a какая-то сказка, полная случайныхъ и противорѣчащихъ столкновеній между обстоятельствами? И однако же есть люди, которые твердо убѣждены, что все идетъ въ мірѣ ве такъ, какъ должно. Удивительно ли послѣ этого, что исторія y нихъ является то сумасшедшимъ, то смирительнымъ домомъ, то темницею, наполненною преступниками, a не пантеономъ славы и безсмертія, полнымъ ликовъ представителей человѣчества, выполнителей судебъ Божіихъ! Хороша исторія!.. Такіе кривые взгляды, иногда выдаваемые за высшіе, происходятъ отъ разсудочнаго пониманія дѣйствительности, необходимо соединеннаго съ отвлеченностью и односторонностью. «Разсудокъ» умѣетъ только отвлекать идею отъ явленія и видѣть одну какую-нибудь сторону предмета; только «разумъ» постигаетъ идею нераздѣльно съ явленіемъ и явленіе нераздѣльно съ идеею и схватываетъ предметъ со всѣхъ его сторонъ, повидимому, одна другой противорѣчащихъ и другъ съ другомъ несовмѣстныхъ, — схватываетъ его во всей его полнотѣ и цѣльности. И потому разумъ не создаетъ дѣйствительности, a сознаетъ ее, предварительно взявъ за аксіому, что все, что есть, все то и необходимо, и законно, и разумно. Онъ не говоритъ, что такой-то народъ хорошъ, a всѣ другіе, непохожіе на него, дурны, что такая-то эпоха въ исторіи народа, или человѣка — хороша, a такая-то дурна, но для него всѣ народы и всѣ эпохи равно велики и важны, какъ выраженія абсолютной идеи, діалектически въ нихъ развивающейся.

Обращяясь къ "дѣйствительности" въ жизни, Бѣлинскій говоритъ: "Самыя преступленія, какъ бы они ни были ужасны, все это для него явленія одной и той же дѣйствительности, выражающія необходимые моменты духа, или уклоненія его отъ нормальности, вслѣдствіе внутреннихъ и внѣшнихъ причинъ". Онъ высмѣиваетъ тѣхъ историковъ, которые берутся говорить объ «ошибкахъ» великихъ историческихъ дѣятелей. Cъ этой точки зрѣнія онъ осуждаетъ и Менцеля, критика Гёте.

"Очерки бородинскаго сраженія".

Въ статьѣ объ "Очеркахъ бородинскаго сраженія" Глинки, онъ стоя на своей излюбленной точкѣ зрѣнія, обращается къ русской жизни и защищаеть разумность монархической власти, — ея великое значеніе. "Царь есть намѣстникъ Божій, — говоритъ онъ, — a царская власть, замыкающая въ себѣ всѣ частныя воли, есть преобразованіе единодержавія вѣчнаго и довременнаго разума".[193] Всѣ эти идеи, даже патріотическія настроенія, не чуждыя шовинизма, удивительно совпадаютъ съ мыслями Пушкина[194] и настроеніемъ его патріотическихъ одъ.[195]

"Горе отъ ума".

Въ статьѣ о "Горѣ отъ ума" онъ напалъ на автора за его стремленіе бороться съ русскою "дѣйствительностью". Поэтому онъ отрицательно отнесся къ Чацкому, назвалъ его "крикуномъ, фразеромъ, идеальнымъ шутомъ", призналъ его лицомъ комическимъ, и причину его «горя» увидѣлъ не въ "умѣ", a въ «умничаньи»[196]… Гораздо выше комедій Грибоѣдова поставилъ онъ гоголевскаго «Ревизора», въ которомъ видѣлъ объективное изображеніе дѣйствительности, безъ всякихъ попытокъ при помощи «резонеровъ» «поучать» зрителей.

Что такое "дѣйствительность"?

Въ этой статьѣ критикъ дѣлитъ поэзію на два вида: на "поэзію положенія", или "дѣйствительности" — и "поэзію отрицанія", или призрачности. Подъ словомъ дѣйствительность разумѣется все, что есть міръ видимый и міръ духовный, — міръ фактовъ и міръ идей — разумъ въ сознаніи и разумъ въ явленіи. Словомъ, открывающійся самому себѣ духъ есть дѣйствительность, — тогда все частное, все случайное, все неразумное есть призрачность, какъ противоположность дѣйствительности, какъ ея отрицаніе, какъ кажущееся, но не сущее… Человѣкъ служитъ царю и отечеству, вслѣдствіе возвышеннаго понятія о своихъ обязанностяхъ къ нимъ, вслѣдствіе желанія быть орудіемъ истины и блага, вслѣдствіе сознанія себя, какъ части общества, своего кровнаго и духовнаго родства съ нимъ — это міръ дѣйствительности. "Овому талантъ, овому два" и потому, какъ бы ни была ограничена сфера дѣятельности человѣка, какъ бы ни незначительно было мѣсто, занимаемое имъ не только въ человѣчествѣ, но и въ обществѣ, но если онъ, кромѣ своей конечной личности, кромѣ своей ограниченной индивидуальности, видитъ въ жизни нѣчто общее и, въ сознаніи этого общаго, по степеви своего разумѣнія, находитъ и источникъ своего счастья, — онъ живетъ въ дѣйствительности и есть "дѣйствительный человѣкъ", a не призракъ, истинный, сущій, a не кажущійся только человѣкъ. Если человѣку недоступны объективные интересы, каковы жизнь и развитіе отечества, ему могутъ быть доступны интересы своего сословія, своего города, своей деревни, такъ что онъ находитъ какое-то, часто странное и непонятное для самого себя, наслажденіе, для ихъ выгодъ лишаться собственныхъ, личныхъ выгодъ — и тогда онъ живетъ въ дѣйствительности. Если же онъ не возвышается и до такихъ интересовъ, — пусть будетъ онъ супругомъ, отцомъ, семьяниномъ, любовникомъ, но только не въ животномъ, a въ человѣческомъ значеніи, источникъ котораго есть любовь, какъ бы ни была она ограничена, лишь бы только была ограниченіемъ его личности — онъ опять живетъ въ дѣйствительности. На какой степени ни проявился духъ, онъ — дѣйствительность, потому что онъ любовь, или безсознательная разумность, a потомъ — разумъ, или любовь, сознавшая себя… Когда его сознаніе, или его субъективно-объективное существованіе, заключено только въ смыслѣ, или конечномъ разсудкѣ, наглухо заперто въ соображеніи своихъ личныхъ выгодъ, въ эгоистической дѣятельности, a не въ разумѣ, какъ въ сознаніи себя только чрезъ общее, какъ въ частномъ и преходящемъ выраженіи общаго и вѣчнаго — онъ призракъ, ничто, хотя и кажется чѣмъ-то". Съ такой точки зрѣнія осудилъ Бѣлинскій героевъ «Ревизора», видя въ нихъ извращеніе дѣйствительности.

Что такое русская народность?

Такъ же страстно продолжалъ онъ искать духъ русской народности: нашему гегеліанцу нужно было опредѣлить "субстанцію" духа русскаго народа, защитить его права на почетное званіе "историческаго народа". «Народность» опредѣлить ему, при его скептицизмѣ, было не легко — не могъ онъ примкнуть къ "патріотамъ", не выносилъ онъ и "космополитовъ"-