– Привыкай! Пригодится… Ну, славяне, а также примкнувшие к ним франки!.. – Иоаким не успел закончить фразу.

Десяток всадников в доспехах и копьями наперевес вылетели из дальнего конца ущелья, где еще совсем недавно теснились оставшиеся в живых туркополы, и ринулись на опешивших сарацин.

– За раны Христовы! – проревел скакавший впереди рыцарь. – Бей язычников!

Сарацины не успели изготовиться, чтобы отразить неожиданное нападение, как всадники разметали их по сторонам ущелья и, бросив застрявшие в телах врагов копья, стали ожесточенно рубить мамлюков мечами. Те метались, пытаясь выбраться из западни. Однако неизвестные рыцари отрезав их от баррикады из конских тел, теснили к склонам и рубили, кололи… Когда сотник Азад, безуспешно пытавшийся организовать оборону, пал с разрубленной головой, мамлюки стали бросать оружие. В горячке, всадники зарубили и нескольких сдававшихся, но затем опустили мечи. Воспользовавшись моментом, евнух в блестящих доспехах вышел из-за спин своих воинов.

– Эмир Иерусалима даст за меня выкуп! – сказал он, протягивая свою саблю предводителю конников.

Тот сделал знак, и один из всадников забрал саблю. Сам же предводитель вытер окровавленный меч о гриву коня, бросил его в ножны. Затем снял с головы шлем с забралом. Оказалось, что рыцарь совсем молод – юноша с нежным пушком на щеках. Спрыгнув с коня, он подошел к Роджеру, которого поддерживали с двух сторон Иоаким и Козма, поклонился.

– Я Рено, оруженосец покойного барона д'Азни. Баронесса, моя госпожа, будет рада видеть тебя, рыцарь, и твоих спутников в своем замке.

– Где мой конь? – прохрипел Роджер, невидящим взором глядя сквозь юного рыцаря. – Где сумка? Принесите! Раны Господни! Как больно…

Он пошатнулся и стал сползать на дорогу…

10.

Пленные сарацины и воины Рено до темноты растаскивали завалы из мертвых тел и конских трупов, собирали оружие, сгоняли в табун уцелевших лошадей. Сносили раненых. Только к концу этой тяжкой работы пришло осознание размеров резни, случившейся в Масличном ущелье. Из франков, примкнувших к Роджеру в греческом селении, пали почти все; уцелели только Гуго и Бруно. Погибли трое из семерых туркополов (один скончался от ран). Из сотни Ярукташа чуть более десятка попали в плен, еще столько лежали ранеными, двое или трое, воспользовавшись суматохой, успели убежать. Никто их не преследовал – было не до того. Остальные сарацины лежали недвижимо на холодных камнях, скорчившись или вытянувшись во всю длину тела, лицом вниз или обратив неподвижный взор к усыпавшим небо равнодушным звездам.

Козма, еще не остыв от битвы, занялся ранеными. Сначала осмотрел Роджера. Ему стоило большого труда заставить рыцаря отложить тяжелую седельную сумку, которую принесли туркополы, и снять одежду. Роджер уступил только после долгих уговоров, но и после них лежал, сжимая правой рукой поклажу. С него осторожно, предварительно обломав древки стрел, стащили панцирь и кольчугу, затем мокрые от крови полукафтан и рубашку. Большинство ран на теле рыцаря оказались неопасными – стрелы, попадая в промежутки между стальными пластинами панциря, теряли силу и входили в тело неглубоко. Но Роджер потерял много крови. Одна стрела, войдя в слабое место панциря, едва не стала роковой – вонзилась меж ребер почти на длину острия. Вытащить ее рывком Козма не решился: помнил про обломок наконечника, погубивший руку Ги. Сунув в зубы Роджера рукоять его же кинжала-мизекордии, Козма достал короткий нож с толстым лезвием, резким ударом всадил его между ребер рыцаря, рядом с наконечником. Следивший за его действиями Сеиф, охнул и покачал головой. Козма нажал на рукоять ножа, раздвигая затрещавшие ребра (Рождер замычал и задергался), и только затем осторожно вытащил левой рукой ослабший в ране наконечник.

– Якши! – зацокал языком Сеиф.

Он придержал обмякшее тело Роджера, помогая Козме зашивать и бинтовать раны. Затем они прикрыли потерявшего сознание рыцаря одеждами, после чего Козма занялся туркополами. Ран у тех тоже оказалось много, но все мелкие. У Гуго и Бруно стрелы зацепили лишь мякоть икр; после того как Козма, сломав древки у наконечников, достал стрелы и перебинтовал ноги, оба оруженосца, прихрамывая, бодро отправились собирать добычу. Предводительствовал ими Иоаким. Он вообще отказался от помощи Козмы, самостоятельно повытаскивав неглубоко застрявшие в его могучем теле стрелы.

Ждавших помощи лекаря сарацин оказалось куда больше, да и раны у них оказались тяжелыми. Сеиф, видя, что Козма вознамерился лечить врагов, зароптал, но случившийся рядом Рено прикрикнул на туркопола. Тот нахмурился, но подчинился. Однако наотрез отказался содействовать Козме в раздевании беспомощных врагов. Сердито сплюнул, но остался рядом. К удивлению Козмы, помогать вызвался Ярукташ. Стащив с себя серебряный панцирь (его, как ценную добычу, сразу унесли воины Рено), он остался в шелковом халате и таких же шароварах, которые не побоялся запятнать обильно вытекавшей из ран кровью. Тенью следуя за Козмой, он безропотно снимал одежды с раненых, приподнимал и переворачивал их, повинуясь малейшему знаку лекаря.

Удары мечей всадников Рено оказались ужасны. Отрубленные руки, распоротые животы, из которых вываливались сизые внутренности, колотые раны груди… Осмотрев очередного несчастного мамлюка, Козма только вздыхал и качал головой.

– Правоверного нужно хоронить до заката солнца! – вздыхал Ярукташ, смиренно складывая на груди руки.

После этих слов к обреченному подходил Сеиф и точным ударом шилом в ухо превращал живого в покойника. Козма морщился, но не возражал. Лишь четверо из одиннадцати сарацин подавали надежды на жизнь; ими Козма и занялся. Евнух внимательно смотрел, как лекарь обмывает тела уксусом, зашивает раны, затем бинтует их. Подносил куски полотна и шелка, которые сам же находил в горе сваленной добычи, пыхтя, помогал закреплять бинты и одевать раненых.

– Что так стараешься? – спросил Козма, когда они закончили работу. – Дружбы ищешь? Так я не начальник.

– Дружить надо не с самым главным, а самым умным, – смиренно ответил Ярукташ, пряча лукавые искорки в глазах.

– Льстец! – усмехнулся Козма. – Научился во дворце эмира.

– Похвала приятна даже мудрым, – не стал спорить евнух. – Но ты действительно умен – я понял это еще в Иерусалиме. Очень переживал, что после того, как эмир отпустил вас с другом на волю, ты не захотел остаться. Мы б ладили. Ты лучший лекарь из всех, кого я видел. Хотел бы стать твоим учеником.

– Не поздно?

– Учиться всегда не поздно, – возразил Ярукташ. – Никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни.

– Ты такой сладкий – хоть к ране прикладывай! – хмыкнул Козма. – Днем хотел нас убить.

– Как раз не хотел, думать решить дело миром, – заторопился евнух, но Козма, отмахнувшись, пошел к костру, пылавшему рядом с раненым Роджером. Над огнем уже кипел котел, от которого тянуло аппетитным парком, на углях шипело и скворчало нечто вкусное. Оба оруженосца суетились рядом. С помощью их Козма переодел все еще пребывавшего в беспамятстве рыцаря в чистую одежду, уложил его на кошму, примостив под голову дорогую сердцу Роджера седельную сумку. Затем все же заставил Иоакима стащить с себя рубаху и обработал его раны. Уксус лился на живое мясо, Иоаким шипел от боли, но не ругался. Терпел, и когда Козма зашивал раны.

– Мясник! – буркнул Иоаким по-русски, когда лечение закончилось. – Садист! Когда-нибудь не выдержу…

– На себя посмотри! – засмеялся Козма, пряча иголку в сумку с инструментами. – Кто кромсал бедных сарацин, как маньяк?

– Некоторые чистюли убили из арбалета втрое больше, – ехидно отозвался Иоаким. – С безопасного расстояния, без всякого вреда для здоровья. В отличие от честных воинов, не жалевших живота своего в передовых рядах…

– Наливай! – прервал его Козма, извлекая из горы трофеев серебряный кубок. – Знаю ведь, что нашел…

Иоаким без долгих уговоров достал сосуд и наполнил кубок друга. Щедро набухал напитка и себе. Вопросительно глянул на Гуго с Бруно. Те засуетились, роясь в добыче, но отыскали какие-то чаши. Робко протянули господину. Тот демократично напустил оруженосцам влаги до краев. Встал.