Будь на склонах ущелья лучники, равные по мастерству туркополам Роджера, или окажись число нападавших вдвое меньше, битва в Масличном ущелье превратилась бы в бойню, в которой сарацинам досталась бы одна участь – погибнуть бесславно. Но пехотинцы Роджера, отвыкшие от ратного труда, стреляли медленно и не слишком метко; всадников, попавших в западню, оказалась много, и командовал ими сотник, не потерявший присутствия духа. Гортанный крик, эхом отозвавший в ущелье, прозвучал над полем битвы. Сарацины в крайних рядах заслонились щитами, те, что оказались внутри, достали луки. Теперь стрелы летели вверх. Лучники Роджера были без панцирей и щитов; кольчужная рубашка, способная выдержать удар меча и дротика, не могла защитить от стрел. Трехгранные, каленые, увесистые наконечники теперь с лязгом пробивали кольчуги франков. Те падали на камни лицом вниз, и стрелы под тяжестью навалившихся тел пронзали их насквозь, буграми поднимая стальные рубашки на спинах воинов. Передовые ряды мамлюков евнуха, поняв тщету усилий преодолеть преграду из мертвых конских тел, тоже закрылись щитами, из-за которых ближние к ним лучники, стали обстреливать Роджера и его всадников. Туркополы отвечали, подняв прицел, но их стрелы, проносясь над сарацинскими щитами, летели слишком высоко, поражая дальние ряды конницы. Только арбалет Кузьмы пробивал щиты. Подбежавший Гуго взводил тетивы и подавал Кузьме готовое к бою оружие, но короткие стрелы-болты не всегда доставали врага и за щитами. Всякий раз, когда передний ряд воинов евнуха по незримой команде опускал щиты, и в лицо конным франкам вылетал, свистя, смертельный рой стальных пчел, сердца их замирали. В короткое время лучники Ярукташа убили двоих туркополов и ранили еще троих. Роджера, Иоакима и Козму спасали панцири и щиты, но кони их, раненые неоднократно, пошатывались, не в силах держать тяжеловооруженных всадников. Заметив это, Роджер приказал всем спешиться и увести лошадей. Теперь стрелы сарацин летели над головами франков, не причиняя им вреда. Но это было только короткой передышкой.

Лучники на склонах, ввязавшись в смертельную дуэль с превосходящим их по числу и мастерству противником, погибли быстро. Последние из них, уже неоднократно раненые, попытались убежать, но теперь уже сарацины вошли в азарт и расстреливали врагов, как зайцев, не жалея стрел. Вину свою за Тивериаду пехота франков смыла кровью…

Роджер наблюдал за гибелью лучников, скрежеща зубами. Когда последний франк, так и не добежавший до гребня склона, рухнул на камни, он опустил стальную личину на шлеме и велел всем изготовиться.

Прозвучала новая гортанная команда, и спешившиеся сарацины хлынули через баррикаду из мертвых конских тел. Сеиф, оставшийся невредимым туркопол и Козма стреляли по ползущей к ним человеческой реке без роздыха, но сарацин было слишком много. Под их напором сначала дрогнула и стала выгибаться, а затем рассыпалась шеренга пехотинцев Роджера. Теперь уже не было фронта противников, бьющихся в сомкнутых рядах, сражение распалось на ряд маленьких битв, в которых христиане превратились в медведей, облепленных стаями охотничьих псов.

Козму, Гуго и прибившегося к ним оруженосца Иоакима Бруно оттерли от Роджера. Рыцаря с Иоакимом прижал к склону и осадил с десяток сарацин. Сначала франки действовали копьями, но из-за тесноты и сутолоки их пришлось бросить. Роджер, прикрываясь щитом, разил мечом, Иоаким действовал кистенем. Сарацины, вначале исступленно бросившиеся на эту пару, скоро поняли, что легкой добычи не будет. Рыцарь рубил и колол дамасским клинком как мясник на бойне: после каждого его удара следовал вопль; очередной пораженный сарацин отскакивал, зажимая рану ладонью. Отскочить удавалась не всем. Двое, пораженные страшным ударом рыцаря сквозь щит, корчились в агонии на камнях дороги. Еще двое, как рухнули кулем, так и остались недвижимы – удар тяжелых гирек кистеня разбил им не только шлемы, но и головы. Остальные, отступив, вопили, размахивая кривыми мечами, не решаясь напасть.

С пехотинцами франков, оказавшимися без защиты всадников, сарацины расправились быстро. Сеиф и уцелевшие туркополы, трое из которых были ранены, отошли к лошадям и оттуда стреляли из луков в каждого, кто пытался приблизиться. Козма с двумя оруженосцами поневоле прикрывал подход к туркополам. Гуго и Бруно, закрывшись щитами, держали сарацин на расстоянии длины копья. Козма стрелял из-за их спин из арбалета. Теперь он целил не в щиты, а бил по ногам. Стоило раненому сарацину упасть, как оказавшийся ближе к поверженному оруженосец добивал врага. Длинные, остро отточенные наконечники с хрустом входили в горла, животы и промежности врагов. Копьями Гуго и Бруно владели мастерски, сейчас даже Роджер не смог бы упрекнуть. Черная и алая кровь, стекая с лезвий наконечников, пятнала камни дороги перед рослыми оруженосцами, словно предупреждая сарацин об опасности пересекать незримую черту, отделявшую их от осатанелых франков.

Сотник Ярукташа понял тщетность усилий воевать на два фронта. Последовала новая команда, и два десятка сарацин, забыв о Козме и туркополах, набросились на Роджера с Иоакимом. Одни тыкали в рыцарей наконечниками копий, другие стреляли из луков, третьи, с мечами наизготовку, ждали, когда враги ослабеют настолько, что можно будет, не опасаясь, схватиться с ними врукопашную. Рыцарь и Иоаким были одеты в кольчужные ноговицы, стальные рубашки с длинным рукавом и кольчужные перчатки, поэтому слабые удары копий (сарацины теснились на узком пространстве дороги и не могли размахнуться, как следует) поначалу не причинили им вреда. Но враги тщательно ловили каждый удобный момент, когда рыцари отводили щиты для ответного удара, каждую щель и спайку в их панцирях лучники сарацин пробовали на прочность. И эта тактика начала приносить успех. Несколько стрел вонзились между пластин панциря Роджера (его сарацинские лучники обстреливали с особым неистовством), досталось и Иоакиму. Роджер, отбивая очередной приступ врага, вдруг зашатался и упал на колени. Увидев это, сарацины радостно завопили.

– За мной! – вскричал Козма и, подхватив обломок копья, ринулся на сарацин.

Его порыв был столь отчаян и нелеп, что сарацины, ожидавшие от врагов чего угодно, но только не такого, на мгновение растерялись. Козма же, орудуя обломком древка, как дубиной и буквально сметая сарацин со своего пути, расчистил себе проход к рыцарю и Иоакиму. Гуго и Бруно, вначале растерявшиеся, присоединились к Козме, и теперь четверо воинов (шатающегося Роджера оттеснили к склону), заслонившись щитами, готовы были противостоять врагу.

Сарацин это не смутило. Быстро оправившись от неожиданного нападения, они вновь повели планомерную осаду. Более того, растянувшийся фронт противников позволил им с большей пользой использовать свое численное превосходство. Убедившись в меткости ударов копий Гуго и Бруно, они перестали наваливаться на франков скопом, перепоручив опасную работу лучникам. Те, отойдя за спины копейщиков, стали выискивать незащищенные места на телах франков, пуская в них стрелы, всякий раз, когда представлялась возможность. Тяжелые наконечники градом барабанили по щитам франков, застревали в окованном металлом дереве, и скоро щиты стали походить на спины диковинных зверей, у которых вместо шерсти растут на теле палки с оперением. У Гуго и Бруно были длинные миндалевидные щиты, но крупные оруженосцы не помещались за ними целиком, поэтому узкий нижний край щита не закрывал их ноги с боков. Сарацины быстро усмотрели это, как и то, что на оруженосцах нет кольчужных ноговиц. Сначала вскрикнул Гуго, затем застонал Бруно. Скосив взгляд, Козма увидел: в икре каждого торчало по стреле.

– Перестреляют, нахрен! – крикнул ему Иоаким, ощерясь. – Стоять здесь – ждать смерти. По сигналу бросаемся в атаку. Все равно помирать, так хоть не мишенью…

Козма кивнул и вытащил из ножен свой дамасский клинок. Поднял его над плечом, целясь острием вперед.

– Не забыл уроков, – усмехнулся Иоаким. – Умеешь. А брезговал…

– Жалко резать живых людей! – вздохнул Козма.