— Значит, вы считаете, что он был прав, по крайней мере, учитывая ограниченность того, что он тогда знал?

— Полагаю, что да, сэр. Молю Бога о том, чтобы мне не пришлось принимать подобное решение. И уверена, что Терехов молит Бога о том, чтобы ему не пришлось принимать ещё одно такое же. Но думаю, что, учитывая имевшиеся у него альтернативы, он сделал правильный выбор.

Хумало выглядел обеспокоенным. Он вложил кинжал в ножны и, положив на стол, уставился на него. На какой-то миг его лицо выглядело осунувшимся и постаревшим, и Шоуп испытала внезапный прилив сочувствия. Она знала, что он удивлялся, почему его не отозвали, когда рухнуло Адмиралтейство Яначека, забрав с собой его покровителей. Было ли это потому, что пока ни у кого не дошли руки? Не находились ли в данный момент приказы о его отзыве на борту курьера, двигавшегося в Шпиндель? Или кто-то решил оставить его в качестве подходящего козла отпущения, если дела пойдут наперекосяк? Это, подобно Дамоклову мечу, висело у него над головой, а теперь, очевидно, что-то в Терехове его сильно встревожило.

— Сэр, — услышала она собственный голос, — простите, но мы уже давно работаем вместе. Я вижу, что что-то в капитане Терехове, или в его решениях на Гиацинте, или и в том и в другом, беспокоит вас. Могу я спросить что?

Губы Хумало на короткий миг изогнулись, затем он отложил кинжал в сторону, расправил плечи, и посмотрел на неё.

— Капитан Терехов, несмотря на недавнее повышение до капитана первого ранга, теперь второй по старшинству командир корабля на этой станции, после капитана Сондерс. И, по сути, третий после меня по старшинству офицер в Талботте. Вдобавок к этому, его корабль самый современный и, вероятно, самый мощный из тех, что у нас есть. Это делает его и его решения значительно более важными, чем это было бы где-то ещё, особенно учитывая дипломатические аспекты ситуации.

Он сделал паузу, не сводя взгляда с Шоуп, и начальник его штаба кивнула в ответ.

"Так вот, в чем дело, по крайней мере отчасти, — подумала она. — Он беспокоится, не значит ли прежняя работа Терехова в МИДе, что он здесь, чтобы помочь подтолкнуть нас к большей "политической восприимчивости", или чего-то в этом духе. А тот факт, что адмирал так не вписывается в нынешнее правительство, вероятно, заставляет его тревожиться ещё больше".

Но если это и было причиной, то Хумало предпочёл не признавать этого.

— Я вынужден спросить себя, являются ли его действия на Гиацинте результатом принятого правильного решения, равно как и отваги, — сказал вместо этого адмирал, — или же они означают что-то ещё. При наличии вокруг сотен потенциально взрывоопасных моментов, мне не нужен кто-то, чьим первым побуждением будет подлить масла в огонь.

— Сэр, капитан Терехов не показался мне горячей головой, — возразила Шоуп. — У меня не было возможности сформировать четкое мнение о его темпераменте, но он кажется мне довольно хладнокровным.

— Надеюсь, вы правы Лоретта, — вздохнул Хумало, — надеюсь, вы правы.

Глава 12

— Добрый вечер, госпожа губернатор.

— Добрый вечер, госпожа президент.

Дама Эстель Мацуко, баронесса Медуза и, именем королевы Елизаветы III, временный губернатор Скопления Талботт, сделала лёгкий поклон. Самиха Лабабиби, президент системы Шпиндель, ответила ей тем же. Обе женщины были смуглокожи и стройны, но Лабабиби, благодаря давнему увлечению парусным спортом и подводным плаванием, была более крепко сбита и мускулиста. При росте в метр шестьдесят пять, она была на семь с половиной сантиметров выше дамы Эстель. Обе были черноволосы и кареглазы, хотя разрез глаз дамы Эстель был характерно азиатским. Кроме того, она была на несколько десятков лет старше Лабабиби, хотя пролонг второго поколения делал её моложе. Дама Эстель, чтобы принять нынешнее назначение, ушла с поста министра внутренних дел.

— Рада вашему присутствию, — продолжила президент системы. — Я боялась, что вы не успеете вернуться с Рембрандта.

— Временные рамки оказались несколько более жёсткими, чем я ожидала, — согласилась Медуза. — Известие о случившемся на Монтане пришло прямо посреди совещания с исполнительным советом Торгового Союза.

— А, это, — Лабабиби закатила глаза и поморщилась с отвращением. — Детишки, играющие в свои глупые игры.

— Детишки с пульсерными винтовками, госпожа президент, — ответила Медуза. В ответ на взгляд Лабабиби временный губернатор не особо весело улыбнулась. — На этот раз нам повезло. Повезло, что мистер Вестман был готов сделать своё заявление никого не застрелив.

— Госпожа губернатор, — сказала Лабабиби, — У Стивена Вестмана — да у всех монтанцев, даже у женщин! — переизбыток тестостерона. Они до сих пор верят во всю ту чушь переселенцев Первой Посадки. Или, во всяком случае, заявляют, что верят. Но, уверяю вас, результаты голосования там были столь же недвусмысленными, как и здесь, на Флаксе. Психи вроде Вестмана составляют только крошечное меньшинство, даже на Монтане, и никоим образом…

— Президент Лабабиби, — вежливо перебила её Медуза, — это общественное мероприятие. Мне вовсе не следовало позволять себе отвлечь вас разговором о мистере Вестмане. Я всё-таки думаю, что вы можете… недооценивать потенциальную серьёзность ситуации, но, пожалуйста, не забивайте сегодня вечером себе голову этим. У нас будет достаточно времени, чтобы позже обсудить это официально.

— Разумеется, — улыбнулась Лабабиби.

— Спасибо.

Медуза повернулась, чтобы оглядеть переполненный бальный зал Президентского Дворца Системы Шпиндель. Это место на самом деле именно так и называли, не используя сокращённых и менее претенциозных наименований, как поступили бы в большинстве других мест. Ничуть не поскупились они и на внутреннюю отделку. Наружная стена полностью состояла из распашных стеклянных дверей и выходила в безукоризненно ухоженный Президентский Парк, освещаемый преднамеренно архаичными газовыми светильниками, полыхающими этим прохладным весенним вечером. Противоположную стену во всю длину и от пола до потолка составляли зеркала, создававшие в и без того большой комнате ощущение безграничного простора. Торцевые стены и потолок были украшены эпическими барельефами, поблескивающими позолотой. Длинная линия столов, проходившая возле настоящего оркестра, была накрыта белоснежными простынями и уставлена дорогими столовыми приборами и бокалами ручной работы. Массивные люстры каскадами хрустальных искр свисали со сводчатого потолка.

Во многих отношениях все это было жуткой безвкусицей, однако своё дело делало. Обстановка выступала прекрасным фоном для богато разодетых гостей в официальных одеждах десятка различных миров. Но, даже если Медуза и признавала это, её всё равно немного не нравилось видеть столь роскошно убранный зал во дворце главы исполнительной власти звёздной системы бедной настолько, насколько беден был Шпиндель.

Впрочем, подумала она, все эти системы чудовищно бедны. Едва сводящие концы с концами экономики, имеющие всё, что нужно для процветания… за исключением стартового капитала. Все, за возможным исключением Рембрандта и его торговых партнёров. Но даже члены Торгового Союза живут в нищете по сравнению с Мантикорой, Сфинксом и Грифоном.

Умом она это знала ещё до того, как попасть сюда. Но между знанием и пониманием огромная разница. А сильнее всего её беспокоил серьезный разрыв между имущими и неимущими в Талботте. Даже самого богатого жителя скопления едва можно было назвать обеспеченным рядом с кем-то вроде Клауса Гауптмана, или герцогини Харрингтон. Но во многих мирах скопления не было среднего класса. Или, точнее говоря, имевшийся у них средний класс был всего лишь тонкой прослойкой, ни численностью, ни возможностями не способный питать рост самоподдерживающейся экономики. И так было не столько из-за обширных нижних слоёв населения, сколько из-за чрезмерной концентрации собственности и богатства в руках узкого, замкнутого класса состоятельных людей. В терминах реальной покупательной способности и прожиточного минимума разрыв между кем-то вроде Самихи Лабабиби и кем-то из трущоб Тимбла был буквально астрономическим. И, хотя по меркам Клауса Гауптмана состояние семьи Лабабиби можно было назвать карманными деньгами, оно, наряду с состояниями горстки других семей, представляло огромную долю имеющихся в системе Шпиндель средств… и душило экономику в целом, лишая её столь отчаянно необходимых инвестиций.