— Да, в Питере… это в самом деле так!.. — начал он. — Там наше движение крепко налажено. А вот в Москве пока что нет этого… Я здесь с прошлой весны работаю и могу сказать, что везде тут трудно начинать пропаганду. — Сухой кашель прервал его речь. Справившись с ним, Афанасьев продолжал: — Да, могу сказать, что у здешних рабочих пока что мало интереса к нашему делу. Я сужу, конечно, по рабочим-текстилям, поскольку всю жизнь работаю на ткацких фабриках, и здесь — все на них же. Трудно здесь, в Москве, начинать. Рабочий здешний, как я замечаю, и газетами вовсе не интересуется… Одна беспросветная работа. Заработок небольшой. Да еще и год-то такой тяжелый. Все глядят, как бы не потерять работу. Уж какие тут, при таком всероссийском голоде, требования к хозяину!.. Чуть что — за ворота и разговаривать не станут! Попробуй тут — разверни пропаганду… На своей шее испытал! О том, как дело было поставлено у нас в Питере, только вспоминать приходится!.. Сил тут у нас вовсе мало…

— Да, да! — перебил Афанасьева Кашинский. — Сил пока что действительно маловато. — Он опять резко поднялся, поерошил в возбуждении свой рыжеватый ежик, вновь вскинул указательный палец над собой. — Но мы, но мы, друзья, как мне представляется, сегодня для того и собрались все вместе, чтоб объединить свои малые силы! Я считаю, что все-таки начинать надо с объединения интеллигентских групп! В общем-то, в предварительных разговорах, мы уже подошли к этому и вот с Егуповым, и другими членами его кружка… Думаю, что и Михаил Иваныч не против объединения… — Кашинский так же резко сел и, усмехнувшись, пошутил: — Уже сам факт, что мы все собрались сегодня на его квартире, символичен!..

— Я не против объединения… — Михаил посмотрел на Афанасьева, при этих его словах насупившего брови. — Но! — Он опять крепко приложил к столу ладони. — Объединяются в единую организацию люди единых взглядов, единой точки зрения на то, ради чего они объединяются; люди единых принципов, единой программы…

— Программу выработаем! За ней дело не станет! — выкрикнул Кашинский.

— Тогда сразу хочу спросить: какую именно программу мы для себя выработаем, какой будет ее основа — социал-демократической, то есть марксистской, или народовольческой?.. — Михаил обвел взглядом сидящих вокруг стола.

Взгляд его остановился на Егупове. Тот сидел, мрачно потупясь, покусывая тонкие губы. Пальцы его рук то хватались за пуговицы сюртука, будто проверяя, целы ли они, то касались тугого воротничка сорочки. Михаил вдруг подумал, что в самой внешности Егупова какая-то невнятица, какое-то сочетание резких противоположностей, неким образом являющих собой единство.

Егупов, почувствовав на себе пристальный взгляд Михаила, нервно передернул плечами, выпрямился, резко сказал:

— Что касается меня, то я охотно поддержу любую аптиправительственную акцию, независимо от того, какая революционная организация или группа предпримет ее, лишь бы эта акция была настоящей борьбой с царизмом!

— Вот в том-то и дело: что считать ныне «настоящей борьбой с царизмом»! — подхватил Михаил. — Знать, точно знать, что мы сегодня должны делать, знать точные перспективы своего дела, а не блуждать в глухом лесу эмпирики! В основе должна быть прочная позиция, которой не может быть без настоящей теории. Действовать практически, тем более других еще ввергать в эту деятельность, и не вполне понимать, что к чему, — это… — он запнулся, подыскивая нужные, но не слишком резкие слова, — это — даже непорядочно, если хотите. Надо определенно понять: какова теперь программа, что есть наша истина и наша правда, где, в чем наш путь? Без этого действовать невозможно. Мы должны, повторяю, знать наши цели и задачи сегодняшние, цели и задачи перспективные…

— Ну так и в чем они?.. — резко спросил Егупов.

— Наши цели? Наши задачи?.. Они выражены довольно прямо и точно Плехановым. Он сказал именно о нас, революционных интеллигентах, что задача наша в следующем: мы должны усвоить взгляды современного научного социализма, распространить их в рабочей среде и с помощью рабочих приступом взять твердыню самодержавия. Он сказал совершенно определенно: революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого пути нет и не может быть…

— Но рабочих, стало быть, надо сначала просветить, привить им социалистические взгляды? — не без ехидства спросил Егупов.

— Именно так, — Михаил спокойно кивнул.

— Стало быть… нужны постепенные действия?.. — вставил Квятковский.

— Именно так, — снова утвердительно кивнул Михаил.

— Да что могут значить все ваши постепенные действия для такой силы, которая ни с чем другим не считается, кроме силы же? Только проявлением своей силы и решительности, только постоянным террором мы, революционеры, сможем заставить эту силу считаться с собой! — выпалил Егупов и гляпул на Кашинского, как союзник на союзника.

— Таким образом, мы в глазах народа, с помощью всо той же силы, имеющей для того много средств, становимся просто преступниками, смутьянами, от которых можно ожидать чего угодпо, — подытожил сказанное Егуповым Михаил. — Вспомните убийство предыдущего Александра… Что произошло после того? Эта самая сила послала во все концы телеграммы, курьеров, поднялась целая волна «народного возмущения», и народ действительно стал поглядывать на всяких революционеров весьма угрюмо, не очень-то разбираясь, кто из них есть кто. Я помню это по Ставрополю, по своей станице, помню тогдашние разговоры. Нет, террор — не путь! Террор — это всегда группка, горсточка заговорщиков. И какими бы светлыми мотивами эта группка ни руководствовалась, она останется всего лишь горсточкой «возмутителей спокойствия», «преступной группой», и еще, и еще невесть кем и чем, по жандармской терминологии…

— Так, выходит, — горячился Кашинский, — надо ждать, когда весь народ познает научные осповы социализма?.. Х-ха! Этого мы никогда не дождемся! Жесткая, решительная борьба должна сама просветить массы. Она им и покажет их настоящих врагов!

— Во-первых, не «ждать», а во-вторых, не о каком-то поголовном просвещении социализмом идет речь, но о создании рабочей партии, которая организует рабочий класс и поведет его на борьбу. Наша цель и должна быть именно таковой — вызвать рабочее движение и организовать рабочую партию… — Михаил усмехнулся. — А ставка на горстку героев, одухотворенных идеей, — это вчерашний день! Ныне мы твердо должны стать на почву западноевропейского рабочего движения, если хотим серьезно отдать себя классовой борьбе рабочих.

— Ага-ага! Давайте жить, как сказано в одной сказочке: помаленьку-то покойнее, а потихоньку — вернее! — Егупов усмехнулся. — Оно ведь как: и капля камень долбит! Слышали! Но чтоб продолбить камень, этой капле понадобятся миллионы лет! У нас таких сроков нет в распоряжении! Но у нас есть кое-что подейственпей…

— Все тот же террор? — прямо спросил Михаил.

— Да, все тот же террор… — с вызовом ответил Егупов.

— Весь террор стоит на гордом избранничестве, на групповом или одиночном героизме. И в этом вы видите путь?! — Михаил покачал головой. — Не клан заговорщиков, а общность с теми самыми людьми, ради которых объявлена борьба!

Егупов поморщился, усмехнувшись, спросил:

— Неужели вы и впрямь верите, что можно пробудить в какие-то несколько лет весь народ?! — Не дожидаясь ответа, выкрикнул: — Да этого века еще надо ждать! Века! Только набат, только решительные действия могут поднять массы! Уверен! Любые действия, ведущие к обострению борьбы, к созданию революционной ситуации, годятся для нас, революционеров! Любые! Цель оправдывает средства! Я так считаю!

— Цель оправдывает средства?.. Эти слова мне приходилось слышать уже не раз. Нет! Скверные средства способны сделать столь же скверной и саму цель. Привыкнув к дурным средствам, человек неизбежно исказит и саму цель. Эти три слова столь же пошлы, как и вот эти три: «Победителей не судят…» Есть в таких словах явный разлад с совестью, даже полный отказ от нее…