В тот первый свой приход Михаил был представлен рабочим как Федор Васильевич (в целях конспирации все студенты-пропагандисты придумывали себе новые имена и отчества), тут же условились, что для кружковцев он просто рабочий, такой же, как и все они, никакой не студент. Да в рабочей одежде он и вполне соответствовал своему новому званию: коренастый, широколицый, крупнорукий, подвижный, с небольшой светло-русой бородкой, в потертом пиджачке и шароварах, заправленных в голенища грубоватых сапог… По тому, как рабочие смотрели на него при знакомстве, он понял, что принят ими, одобрен…

Сколько потом у него было таких и осенних, и зимних, и весенних вечеров!.. Не перечесть… Все в этом городе было полно для него живой памяти…

Увлеченный этими мыслями, Михаил не заметил, как дошел до Гостиного двора, до того места, где останавливается конка. Громоздкий двухэтажный вагон «Невской оказии», запряженный парой мокро блистающих крупами лошадей, подкатил к остановке почти тут же.

Дождь стегал по стеклам вагона конки, за которыми сиял ярко освещенными окнами Невский проспект. Мимо проносило с грохотом встречные вагоны, экипажи и пролетки с поднятыми верхами, редкие прохожие пробегали под дождем по мокрым панелям. От храмов с освещенными окнами разносился негромкий перезвон колоколов. Звонили к воскресной вечерне.

Кончился Невский проспект. Не доезжая до Невы, уАлександро-Невской лавры, конка свернула вправо. Начался Шлиссельбургский тракт — путь к Ладожскому озеру, к островной Шлиссельбургской крепости, уже давно служившей тюрьмой для политических, для таких, стало быть, как он — Михаил Бруснев…

В той крепости четыре с половиной года назад были казнены пятеро заговорщиков, среди которых был и его друг-земляк Пахом Андреюшкин, развеселый, добродушный Пахом. До сих пор не укладывалось это в голове: облик самого Пахома и то, за что он был казнен. Он и накануне задуманного покушения, когда перетаскивал к Михаилу на квартиру лабораторию для изготовления бомб, все сыпал шуточками, все подмигирал весело: «Храни, Михайло! Авось и тебе пригодится! Вот дозреешь и поймешь, какая это необходимейшая штука в нашем царстве-государстве. Обязательно поймешь! Ты малый совестливый. А совестливые люди до истицы скоро добираются!..»

Да, лаборатория той отчаянной группки словно бы сама пожаловала к нему, именно к нему, «добравшемуся» позже до иной истины… Пожаловала, будто некое искушение… Склянки, металлические цилиндры, стеклянные аптекарские ступы… В его комнате все стояли, не могли выветриться серные, пощипывающие ноздри, запахи.

«Храни, Михайло! Авось и тебе пригодится!..»

Не пригодилась, хотя хранил он ту лабораторию долго.

Вот этот самый Шлиссельбургский тракт, протянувшийся вдоль Невы на десятки верст, стал для него дорогой с иным смыслом…

Ему вспомнился холодный предзимний воскресный вечер, когда после целого дня, проведенного над «Капиталом», он ехал вот так же, в вагоне конки, по этому самому тракту… Ехал мимо заводских и фабричных заборов, мимо заводских и фабричных домов и складов. Как и теперь, уже горели за окнами керосиновые лампы. Только тогда по булыжнику тракта мела поземка. Что-то чуждо-злое было в том вечере, что-то замкнувшееся, к чему не подойти, не подступиться, словно он ехал мимо некой неприступной крепости… Мимо проплывали фабрики и заводы. Сколько их в одном Питере!..

Великая сила по имени пролетариат жила совсем рядом, сила, о которой Маркс писал как о главной и решающей…

Михаил смотрел на этажи огромного дома, известного по всему Шлиссельбургскому тракту как торнтоновская казарма. Сколько только в одном этом доме было рабочего люда!.. И в тот вечер он уже знал, предчувствовал, что войдет в этот мир, лишь пока неизвестный ему, найдет туда путь… И путь этот был найден. Совсем иной путь. Не тот, на который выходят одиночки-бомбометатели или группки террористов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Конка остановилась в селе Александровском, против Карточной фабрики. Выйдя из вагона, Михаил направился на Ново-Александровскую улицу, где в небольшом деревянном домике под № 23 жил с матерью и двумя сестрами Василий. В этом доме Михаилу доводилось бывать и прежде. Яковлевы его хорошо знали и приходу его всегда были рады.

— Ну вот — в аккурат к чаю поспели! — встретила Михаила сама хозяйка. — Самоварчик у меня только-только вскипел.

— Не откажусь, не откажусь, Марфа Трофимовна! — Михаил потер озябшие руки. — На воле сегодня — и сыро, и стыловато. Правда, а к вам — ненадолго. Уж извините. Еще в одном месте побывать надо…

Чаевничать села вся семья Яковлевых. Михаил, отхлебывая из блюдечка, расспрашивал Марфу Трофимовну о житье-бытье, о ее работе на фабрике Торнтона. В этом разговоре участвовала и Маша — старшая, пятнадцатилетняя дочь Марфы Трофимовны, работающая на той же фабрике. Встревала в разговор и младшая дочь Марфушка-вострушка (так прозвал ее еще в прошлом году Михаил). Оказалось: у Марфуши этой осенью появилось еще одно прозваньице — «скипидарница». Так прозывались все работницы Карточной фабрики, на которой с октября начала работать десятилетняя Марфуша. После чая Михаил с Василием остались за столом одни. Михаил сразу же заговорил о том, ради чего и пришел.

— Вообще-то на заводе нашем наладить революционную пропаганду — непростое дело… Завод — казенный. Сами понимаете… — Василий помял густую рыжеватую бороду. — Адмирал Колокольцов, наш начальник завода, держит рабочих почти как солдат. Порядки у нас — полуармейские! Офицеров сколько одних! Помощник начальника завода генерал Власьев тоже у нас крут… Опять же взять нашего полицмейстера Копытова с его помощничками, а их у него тоже немало! И с этой стороны туго! Рабочую верхушку опять же хорошо задабривают… А она все крепко держит в руках… И тут все хитро продумано у нашего начальства. Вот есть у нас теперь вечерне-воскресная школа при заводе. С начала октября открыли. Я поступил туда… Тут вот попробовать…

— Да, может, с нее и начать?.. — кивнул Михаил.

— Я об этом и толкую… Только генерал Власьев лично взялся вести контроль над ней. Сам составил и утвердил программу… Надзор установил строгий… Среди рабочих тут тоже не больно развернуться… Есть там у нас целая группа таких, которые ни о какой пропаганде и слышать не хотят… «Аристократы»… Я их так про себя называю. — Василий махнул рукой. — Такие чистоплюи!.. Такие франты!.. Шляпы, галстуки, крахмальные воротнички!.. У них во главе — двое с Бердовского завода, слесарь Краснов да горизонтальщик Аранонич, да еще двое наших, обуховцев, — Канищев да Шишев… Я ведь уж и попробовал было начать агитацию-то… Так эти — пригрозили!..

— Может, мне поговорить с кем-либо из наших студентов-пропагандистов, чтоб взялись вести в вашей школе какие-нибудь предметы?..

— Студентов у вас само начальство приглашает, чтобы проводили беседы с рабочими, — Василий усмехнулся.

— Как это? — не понял Михаил.

— Да очень просто… Генерал Власьев приглашал уже несколько раз на завод студентов духовной академии. Те проводили и в церкви, и в заводской столовой «религиозные чтения для рабочих»…

— А!.. Вон ты о чем… — Михаил едва заметно улыбнулся, достал карманные часы, озабоченно глянул на них. — Ого! Засиделся я у вас… Мне, кстати, сейчас надо в другую воскресную школу — в Смоленскую. Не прогуляетесь со мной?..

— Можно… — Василий кивнул, и они оба поднялись из-за стола, вышли в прихожую — одеваться.

Разговор продолжили, уже шагая в темноте, на грязной улочке:

— Главное, Василий, — начать умело. Попробуйте собрать вокруг себя как можно больше сознательных толковых людей. Начните с этого. Тех, кто в крахмальных воротничках, не трогайте. Пока. У вас на заводе рабочих сколько?

— Поболе трех тысяч…

— «Аристократов» таких много ли среди них?

— Сотни две-три…

— А остальные?

— Остальные — рабочие средней и низшей квалификации, чернорабочие и валовые. Основной состав… Работают со сверхурочными по двенадцать — пятнадцать часов в день, а домой приносят — жалкие гроши. Я уж не говорю о том, в каких условиях живут эти наши рабочие, сколько унижений терпят каждодневно… Да ведь даже и эти, как я сказал, «аристократы», они ведь от непонимания пыжатся-то. Ведь и они, если разобраться, тоже под общей меркой ходят… Вон — рядом с нашим заводом — парк графа Апраксина. Там у входа — специальная стража поставлена и дощечка прибита: «Мастеровым и рабочим вход в парк строго воспрещается». Так что — куда эти «аристократы» со своими крахмальными воротничками?.. Им тоже — одна дорога! Они тоже, как все прочие «господа-рабочие», кабаками да трактирами окружены. Вышел из заводских ворот — и сразу кабак «Зеленая роща», а дальше — целый квартал этих кабаков, пивных да портерных: «Аркадия», «Надежда», «Вена», «Александрия»… Вот сюда рабочий человек — входи! Тут ему рады!.. Тут его ждут!.. Пропивай свои трудовые копейки!..