Ноам, не переставая смущаться, повернулся к отцу: «Пап, посмотри! Ты же видел, как Ирми на нём прокатился! Сейчас слегка доработали… Это идея Макси, знаешь ли!» Бенци подошёл вплотную, приподнял с земли странный агрегат и стал внимательно его осматривать, трогая все места соединений и креплений. «А как этот зверь называется?» — спросил он, наконец. Шмулик заявил: «Они придумали ему какое-то чудное название… Рулли-кет!.. Или как-то так…» Максим засмеялся: «Поскольку я подал первую сырую идею этой штуки, Ирми согласился, что и название должен придумать я. Вот я и вспомнил, что коркинет по-русски называется самокат». — «Как-как?

Самми-кат?» — переспросил Рувик, перебросив гитару за спину и пожирая глазами чудной агрегат. Максим повторил медленно, по складам: «Са-мо-кат — очень просто!..

Это значит по-русски — сам катит. А вторая составляющая — скейтборд. На самом деле, если там просто чуть выгнутая доска, то здесь я решил приспособить нечто вроде вот такой тарелки… эллиптической формы. Люблю эллипс во всех его проявлениях! Правда, наша тарелка не летающая — пока! А, Ирми?» — «Угу… Хотя — кто знает… А вдруг возьмёт и полетит! Ведь парни сейчас вовсю тренируются в прыжках на скейтбордах, флай-хоккей на этом основан. А у нас более совершенный прибор! По идее!..» Близнецы в восторге завопили хором: «Если это летающая тарелка, то — нам дашь полетать? А, Ноам?» — «Погодите, неугомонные! Оно же ещё не летает! — улыбнулся братьям Ноам. — Да и не я один решаю — мы с ребятами! Но не волнуйтесь — обязательно дадим вам покататься, братишки… когда доработаем…» Максим продолжал: «Я вспомнил, что у нас скейтборды появились впервые в Таллинне.

И назывались они на эстонском — рулла. Что это означает, не знаю. Но название нам очень нравилось. Напоминало что-то катящееся, крутящееся, стремительное… хотя я не уверен, что на эстонском это так и есть… Тогда это стоило бешеных денег и было пределом мальчишеской мечты. Я тогда был очень маленьким, и знаю историю со слов моего старшего брата, а он со слов двоюродного брата.

Рассказывали, как двоюродный брат скопил денег, чтобы поехать с друзьями на каникулы в Таллинн, — тогда Эстония была одной из республик Советского Союза.

Это потом они отделились. В общем, поехали ребята, погуляли… Но на руллу у него денег, конечно же, не хватило. Его папа и мама были бедными советскими инженерами, зарабатывали мало…» — «Инженеры — и бедные?» — изумился Ноам. — «Да, так это было в Союзе… На мальчишеские шалости и прихоти денег не всегда и не у всех хватало. Вот я и решил эту детскую мечту Бориса воплотить хотя бы в названии. Ирми с Ноамом согласились, — он кивнул в сторону обоих друзей и озорно подмигнул им. — Так мы и назвали этот прибор — руллокат». Бенци улыбнулся: «Ну, хорошо! Имя у вашего baby есть… Скрепили вы все детали хорошо. Правда, я не понял, что там за деталька какая-то странная, в основании руля, где он снизу, на днище крепится?..» Максим смущённо улыбнулся и пробормотал: «Ну, я же упомянул!..

Вообще-то мы уже его опробовали… Сейчас просто кое-что довели». Ирми пристально на него поглядел, пожал плечами и покачал головой.

Пока Дороны с любопытством осматривали агрегат, а Ноам пояснял Бенци какие-то интересующие его детали, Ирми подступил к Максиму и свистящим шёпотом спросил: «Признавайся: ты уже установил там Ю-змейку?» — «Ага… Я не хотел раньше времени говорить, ну, просто…» — «Ясно… Но ты должен обязательно поговорить с Юлием: это же его патент. Я хочу нашу игрушку запустить в производство, ну, я же тебе говорил…

То есть, надо закрепить за собой приоритет. Чтобы не сказали нам: мол, ерунда, а потом… кто-нибудь запатентует!.. Знаешь, как это бывает? Но неужели Бенци не заметил, или… не придал значения?» — «Заметил! Ты не слышал, как он удивлялся, что это там, на днище у руля? Я сегодня же позвоню Юлию…» — проговорил Максим.

— «Обязательно, Макс!..» — «Могу даже вас с ним познакомить. Правда, он живёт на Юге…» «Ну, мы как-нибудь решим эту проблему! — улыбнулся, услышав их разговор, Бенци.

— В конце концов, и он может к нам в гости приехать…»

Из чьего-то магнитофона раздалась красивая мелодия, исполняемая на флейте в сопровождении незнакомого Ширли духового инструмента: причудливый, ни на что не похожий по своему звучанию дуэт. Рувик бросил пристальный взгляд на Ширли, отвёл глаза и тут же посмотрел на Шмулика. Тот понял взгляд брата и снова приложил к губам флейту, которая еле слышно вторила в унисон звучащей из магнитофона мелодии. Рувик легко тронул струны гитары и запел, задумчиво и нежно перебирая длинными гибкими пальцами. Не было сомнений, что парнишка импровизирует на ходу.

Ренана искоса глянула на Ирми, сдавленно пробубнила: «Это мальчики вам посвящают, вашему рул-ло-ка-ту!» — и покраснела.

Ширли с волнением внимала мелодии, которой подыгрывали и подпевали близнецы, она и хотела, и боялась поднять на Ноама глаза. Сначала смутно, а затем всё отчётливей девочка ощущала, что отныне в её восприятии эта задорно-напевная хасидская мелодия будет навсегда связана с темноглазым красивым (несмотря на кривой длинный нос) мальчиком по имени Ноам. Эта музыка сама по себе очень близка ей по духу, это именно то, что она готова была бы слушать день и ночь. А теперь и смотреть, бесконечно смотреть (украдкой!) на серьёзного, тихого Ноама, старшего брата своей новой подружки.

На магнитофоне зазвучала другая мелодия, и близнецы начали ей тоже подыгрывать.

Шмулик перемежал пение игрой на флейте, а Рувик, сменив стиль, сопровождал флейту брата лихим перебором струн гитары. Ренана с удивлением поглядывала на Рувика, дивясь его радостному возбуждению.

Масса новых необычных впечатлений — и зрительных, и звуковых, — всё это было до такой степени ново, необычно и интересно, что Ширли позабыла обо всём. Она наслаждалась новой для неё музыкой, новыми мелодиями, не совсем обычными звучаниями.

У стола хлопотали Нехама и маленькая Шилат. Нехама сверкнула глазами на старшую дочку, и та нехотя присоединилась к маме и сестре. Ширли тоже захотела помочь, но Нехама её остановила: «Ты у нас новая гостья, сиди, сиди!» И вдруг… Красочный разнобой, затейливый мелодический коктейль внезапно прекратился, словно бы увязнув в трясине даже не тишины, а зыбучей немоты, всосавшей в себя почти без остатка все звуки. Гитара Рувика и флейта Шмулика ещё плескались какие-то секунды одинокой, слабой струйкой, потом иссякли и они.

Взрослые, которые до этого занимались своими делами, одновременно внимая любимым записям, звучащим на небольшой громкости, недоумевали: «Что такое?! Сразу во всех аппаратах?» — как по команде, занялись проверкой аппаратуры, залезали в батарейные отсеки, пытались заменить батарейки. На всех пало пугающее ощущение странной духоты чуть не на грани лёгкого удушья — словно на Лужайку набросили мягкое и толстое покрывало, и оно не только не пропускает никаких звуков, но и отсекает приток свежего воздуха.

Как только резко оборвались звуки музыки, Ширли почувствовала дурноту и ввинчивающуюся в виски и затылок, пульсирующими рывками усиливающуюся боль, почти такую же, как тогда, когда над Лужайкой взвинтились первые звуки силонофона. Она опустилась на землю, зажала голову обеими руками, какое-то время ничего не видя и не слыша. Но все вокруг были до такой степени оглушены внезапно навалившейся непонятной, пугающей немотой одновременно всех аппаратов и повисшей вязкой тишиной, что её реакции никто не заметил. Спустя несколько минут вернулись привычные звуки, окружающий мир как будто очнулся, ожил, и Ширли почувствовала себя значительно лучше. Она медленно поднялась и тяжело опёрлась о край стола. Никто не заметил, куда исчезли Бенци и Ирми, и как они снова оказались рядом с ними за столом.

Молодёжь растерянно обсуждала странное происшествие. Ренана обратила внимание, что на тонком личике сестрёнки разлилась необычайная бледность, в глазах — страх.